Абу Нувас
Шрифт:
— Живи вечно, Абу Нувас! — крикнул Хали и взял чашу из рук Хасана.
Приходили еще гости, и каждому хозяин подносит чашу, отпив из нее ровно половину со словами:
— Смотри, ты своими глазами видел, как верно известие о том, что я раскаялся!
Наверное, он выпил слишком много, потому что проспал весь следующий день и не мог подняться, когда Амин прислал за ним. Посыльный халифа ушел, услышав от Лулу, что Абу Нувас болен и лежит в постели, но вскоре вернулся:
— Повелитель правоверных недоволен и приказывает Абу Нувасу встать и явиться на площадь Мусалла,
Испуганный Лулу встал перед постелью и, переминаясь с ноги на ногу, передал слова посланца.
— Чтобы Аллах покарал Амина, Зубейду, его мать, и весь их проклятый род! — прошептал Хасан, с трудом садясь на постели.
Голова у него кружилась, во рту было горько, будто наелся дикой дыни — колоквинта. Не выполнить приказ Амина опасно, тем более что он дважды посылал за ним. Пошатываясь, Хасан встал, подошел к столику и выпил полную чашу неразбавленного вина.
— Ну что же, передай этому сыну шлюхи, что я буду на площади Мусалла с готовыми стихами.
Новая мечеть сверкала свежей позолотой михраба, деревянная резьба соперничала в тонкости с алебастровой решеткой, и Хасан порадовался — он словно знал, какой она будет, хотя ни разу не видел. Он теперь долго не задумывался над стихами — надо написать хороший васф, и он его напишет. Ему легко описать коня, сокола, вино в серебряной или хрустальной чаше, дворец или мечеть: для каждого описания есть свои слова, и он выбирает их безошибочно, не колеблясь.
Амин остался доволен:
— Ты хорошо сложил эти стихи, Абу Али, похвально, что они не очень длинны, так что награда тебе не будет обременительной для казны. Я жалую тебе за каждый бейт по тысяче дирхемов и приглашаю тебя сегодня ночью на прогулку по Тигру.
Кругом все замолчали — по тысяче дирхемов за бейт — щедрость, неслыханная даже для Амина, не знающего цены деньгам. Казначей открыл рот:
— Повелитель правоверных…
Но халиф прервал его:
— Ты будешь сейчас говорить, что казна пуста, я знаю. Но я сказал, и не тебе оспаривать мои слова!
Хасан не раз совершал с Амином ночные прогулки по реке, но в этот раз все казалось ему каким-то необычным: особенно яркими были звезды на бархатно-черном небе, особенно мягкими — всплески длинных весел, одновременно входивших в спокойную речную воду.
Сегодня Амин праздновал спуск новых кораблей. Они носили имена «Лев» и «Орел». Их силуэты вырисовывались на темном небе сгустками еще большей темноты, только сверкала густая позолота резных деревянных изображений львиной головы и орла с распростертыми крыльями на носу кораблей. У бортов торчали сооружения, напоминающие наклоненные башенки — для метания греческого огня.
Глухо звучали голоса рабочих, толкавших корабли по бревнам, и вот наконец огромные суда с шумом разрезали волны; по воде разбежались дорожки отраженного красного света факелов.
И тотчас на реке подожгли наполненные нефтью чаши, установленные на круглых плотах, а на «Дельфине», любимом корабле халифа, где сейчас он находился вместе со своим поэтом и с придворными, загудели трубы и забили барабаны, раздались пронзительные
Хасана не покидало странное чувство, будто все, что он видит сейчас, происходит во сне. Даже лицо Амина, на которое падал отраженный от воды свет, выглядело каким-то зеленоватым, будто неживым. Хасана вдруг пронизало предчувствие беды — все кругом слишком празднично, чтобы быть долговечным. Он с каким-то испугом смотрел на халифа и тихонько дотронулся до его рукава, чтобы убедиться в том, что видит его наяву. Но Амин, широко улыбаясь, повернулся к нему:
— Что, Абу Али, ты хочешь сказать нам еще стихи?
Чтобы избавиться от наваждения, Хасан сильно встряхнул головой:
— Да, повелитель правоверных, я хочу сказать тебе новые стихи:
Оседлал дельфина Амин — месяц, освещающий мрак, Рассекая бурную пучину вод. И Тигр озарился во всей его красе И люди возликовали, освещенные его сиянием.Стихотворение не было длинным — всего несколько бейтов. Когда Хасан закончил его, он увидел на глазах Амина слезы.
— Ты любишь меня, Абу Али? — тихо спросил он, сжав горячими пальцами руку Хасана.
— Да, сынок, — тихо ответил поэт, забыв о том, что перед ним взбалмошный и своевольный халиф — сейчас он видел только красивого белолицего юношу, нуждающегося в покровителе: таким мог быть и его сын. — Да, я люблю тебя, — повторил он. — Живи вечно, и пусть твои враги никогда не злорадствуют из-за твоих неудач!
Амин вздохнул:
— Аминь, пусть исполнятся твои слова, Абу Али! Не скажешь ли ты нам теперь стихи о наших новых кораблях?
Хасан устал, но, сделав усилие, чтобы собраться с мыслями, начал:
— Аллах послал аль-Амину верховых коней, Каких не давал самому Сулейману. И если караваны Сулеймана ходили по суше, То аль-Амин плывет по морям, оседлав льва из зарослей. Льва, распластавшего в быстром беге лапы весел, С широкой пастью, оскалившего клыки огнеметов. Как же велико было удивление людей, когда они увидели Эмира вверху на орле. С высокой грудью, острым клювом и широкими крыльями…Закончив стихи обычным славословием Амину, Хасан замолчал. Чувство близости к собеседнику внезапно исчезло, и когда Хасан посмотрел на ставшее вдруг высокомерным лицо повелителя правоверных, он понял — тот не простит ему своей слабости и запомнит, что поэт назвал его «сынок».
— Мы благодарим тебя, Абу Али, за твои прекрасные стихи и просим завтра с утра сопровождать нас на прогулке в нашем загородном дворце для беседы и нашего увеселения, — довольно сухо сказал Амин и кивком головы отпустил своего поэта.