Абу Нувас

Шидфар Бетси Яковлевна

Поэт с трудом поднялся. От реки сейчас поднимался туман, стало сыро и разболелись колени. Он молча спустился по шаткой веревочной лестнице в лодку, и гребец опустил весла. Они скользили по воде, покрытой маслянистой пленкой нефти, вокруг лодки плавали хлопья сажи, обгоревшие куски дерева. Нефтяные чаши догорали, и небо затуманилось пеленой едкого дыма.

У Хасана было тяжело на сердце, не хотелось на следующий день снова встречаться с Амином, но дома тоже тоскливо после смерти сына. А у Марьям слишком много забот, и она иногда раздражает своей излишней самостоятельностью, насмешливостью и резкостью.

Хасан

провел ночь неспокойно, ворочался, мучило сердцебиение. Хотелось спать, но сон не шел. Вспоминались все несправедливости, которые встретились в жизни. Некоторым Хасан отомстил, опозорил в стихах, другие обиды остались неотомщенными, их было слишком много. Вдруг в памяти всплыл один случай: несколько лет назад он с друзьями был в доме богатого перса из знатного рода Нейбахт, по имени Исмаил ибн Абу Сахль. Хасан слагал тогда стихи в его честь — он даже сейчас помнит их начало. Но почему-то тот принял стихи равнодушно, даже не угостил их как следует. Теперь-то Исмаил очень любезен с Хасаном, но старая обида не забылась, она вдруг приобрела новую остроту. Хасан понимал: виной этому усталость и бессонница, но ему требовалось дать выход своему раздражению.

В комнате горел светильник из зеленого стекла, света было мало. Хасан зажег от дрожащего огонька свечу и стал писать:

Хлеб Исмаила подобен вышитой одежде, Если он порвется, его тот час же латают…

Сложив десяток бейтов на рифму «алиф», Хасан начал новые стихи, взяв другую рифму — «лам»:

Хлеб Исмаила под стражей его скупости, Он не может найти ему достаточно надежного убежища Ни в горах, ни на равнине. Его хлеб похож на сказочную птицу, Которую изображают на царских коврах. Люди говорят об этой птице, никогда не видев ее, А только воображая ее облик.

Эта рифма понравилась ему больше, и он с удовольствием дописал стихи, думая о том, что прикажет переписать их красивым почерком и отнести в дом Исмаила. Стихи, как всегда, успокоили его, и он уснул.

Хасан ожидал, что Амин будет держаться с ним настороженно и сухо, но сегодня халиф весел. Его любимец, евнух Каусар, предложил новое развлечение — бить рыбу острогой в нешироком канале, протекавшем в саду.

Хасан нашел Амина на берегу канала в нижней рубахе и белых шароварах, завернутых до колен. Амин ударял заостренной палкой по воде, вокруг летели брызги, но он никак не мог попасть. Возле Каусара уже лежали две крупные рыбины, и халиф то и дело с досадой поглядывал на них. Увидев Хасана, Амин крикнул:

— Идем, Абу Али! Бери палку и попробуй наколоть хоть одну рыбу. Ты увидишь как это трудно.

— У меня болят ноги, повелитель правоверных! — с улыбкой ответил Хасан, но взял палку и попытался ударить быстро проплывающую рыбу. Брызги попали ему на одежду, в лицо, он отшатнулся, закрыв глаза, а халиф засмеялся.

Вдруг Хасан услышал глухой стук копыт по мягкой земле. Всадник на взмыленном коне остановился у берега, свалился с седла и, встав на колени, подал халифу запечатанный

свиток. Посмотрев на исполосованные плетью бока понурившегося коня, на пропыленную одежду гонца, поэт почувствовал смутное беспокойство, но Амин, оглянувшись, крикнул:

— Кто там еще? Эй, возьмите у него грамоту!

Кто-то из слуг потянулся к гонцу, но тот, отстранив протянутую руку, встал и подошел к халифу.

— Повелитель правоверных, дурные вести! Полководец Абдаллаха аль-Мамуна, Тахир ибн аль-Хусейн, разбил твоих воинов на подступах к Хорасану…

— Погоди! — с досадой прервал его Амин. — Ты мне мешаешь! Видишь, Каусар поймал уже три большие рыбины, а я все еще не могу попасть ни в одну!

— Повелитель правоверных! — настойчиво хрипел гонец. — Выслушай своего раба. Знай, что твой полководец, достойный и доблестный Али ибн Иса убит хорасанским отступником Тахиром ибн аль-Хусейном!

Амин неожиданно обернулся и вскочил:

— Что? — крикнул он срывающимся голосом. — Али ибн Иса убит Тахиром? Где мой меч?

На губах у него показалась пена, глаза едва не вылезли из орбит. Он схватил железную острогу и с силой запустил ее в гонца, но руки его дрожали, и палка, пролетев мимо, воткнулась в землю.

— Оставь его, повелитель правоверных, — поднялся Каусар. — Ведь он не виноват в том, что случилось. Пойдем во дворец, там ты соберешь своих полководцев и отправишь войско, чтобы покарать Тахира!

Немного успокоившись, Амин обратился к гонцу, снова опустившемуся на колени:

— Говори, как это произошло!

— Повелитель правоверных, уже несколько недель назад, узнав, что ты объявил наследником своего сына Мусу, наместник и правитель Хорасана, брат повелителя правоверных, отложился, приказал читать в мечетях проповедь на свое имя и чеканить монеты с надписью: «Абдаллах аль-Мамун, повелитель правоверных».

Амин заскрипел зубами. Покосившись на него, гонец нерешительно продолжал:

— В мечетях Хорасана стали читать грамоты, порочащие повелителя правоверных, но я не хочу осквернять слух эмира их упоминанием…

— Нет, говори все! — прервал его Амин.

— Там говорилось…

— Продолжай! — крикнул Амин в бешенстве.

— Там говорилось, что аль-Амин мало занимается делами государства, предается пороку пьянства и приблизил к себе недостойных людей, и среди них поэта, распутника и безбожника по имени Хасан ибн Хани, с которым ведет тесную дружбу, пьет вино и совершает смертные грехи, нарушая запретное.

У Хасана потемнело в глазах. Он плохо слышал, что говорил гонец дальше. Вот он, последний удар судьбы — недаром в эти дни его томило неясное предчувствие беды. Пусть Амин смертельно ненавидит своего брата, но он не может пренебречь мнением многих тысяч мусульман Хорасана. И обиднее всего, что втайне Хасан сочувствовал больше Абдаллаху аль-Мамуну — этот человек не чета нынешнему халифу и по праву мог бы занять трон.

Амин бесновался. Выхватив из рук гонца послание, он развернул его и, не читая, разорвал на мелкие клочки. Он осыпал Мамуна самыми грубыми ругательствами, которые не пристало не то что произносить, но даже знать потомку пророка. И Каусар, славившийся умением успокаивать своего господина, не сразу смог усмирить его. Потом халиф сел прямо на землю и зарыдал, оплакивая Али ибн Ису, самого удачливого и верного из полководцев.