Ацтек. Том 2. Поверженные боги
Шрифт:
Получалось, что каждый факел, прочерчивая свой путь сквозь мрак с холма Уиксачи, сначала превращался в отдалении в едва заметную точку, а потом распускался цветком летящих огненных искр. Это повторялось снова и снова, в Койоакане, в великом Теночтитлане, в поселениях, расположенных все дальше и дальше, пока вся огромная чаша озерных земель не заполнилась огнями, возродившись к свету и жизни. То было бодрящее, волнующее, возбуждающее зрелище, и я очень старался запечатлеть его среди самых счастливых воспоминаний своей жизни, ибо, конечно, не мог надеяться когда-нибудь увидеть его снова.
Как будто прочтя мои мысли, дочка тихонько сказала:
— О,
Когда мы с Ночипой наконец повернулись спиной к большому огню, вокруг него оставались четверо, увлеченные разговором. Чтимый Глашатай Мотекусома, главный жрец Уицилопочтли, а также провидец и звездочет, о споре которых я уже рассказывал, обсуждали речь, с каковой юй-тлатоани предстояло завтра обратиться к народу в связи с зажжением Нового Огня. Прорицатель, присев на корточки над какими-то начертанными палочкой на земле знаками, похоже, только что произнес пророчество, никак не устроившее звездочета.
— Значит, никаких засух, потопов, вообще никаких невзгод? — насмешливо промолвил тот. — На всю вязанку лет сплошная благодать? Как приятно это слышать. Стало быть, небеса не посылают тебе никаких знамений?
— Небеса — это по твоей части, — отрезал провидец. — Ты составляешь звездные карты, а я только определяю по ним будущее.
Звездочет хмыкнул:
— Может быть, для пущего вдохновения тебе стоило бы в кои-то веки поднять глаза и посмотреть не на тобой же нарисованные картинки, а на сами звезды. Благо они у тебя над головой. А то получается, что вся твоя писанина, — он с презрением указал на знаки на земле, — не предвещает йкуалока?
Это слово означает затмение. Прорицатель, жрец и Чтимый Глашатай переглянулись, и все трое разом растерянно повторили:
— Затмение?
— Да, близится солнечное затмение, — подтвердил звездочет. — Даже этот старый жулик мог бы предсказать его, если бы хоть разок, вместо того чтобы делать вид, будто ему ведомо будущее, поинтересовался расположением звезд в прошлом.
Прорицатель сидел, беспомощно глотая воздух, лишившись дара речи под мрачным грозным взглядом Мотекусомы. Звездочет продолжил:
— Владыка глашатай, все это отражено в записях. В год Десятого Дома майя на юге отметили, как йкуалока алчно вгрызается в Тонатиу. В следующем месяце, в день Седьмой Ящерицы, исполнится ровно восемнадцать солнечных лет и одиннадцать дней с того времени, когда это произошло. Так вот, согласно записям, собранным мной и моими предшественниками в северных и южных землях, такое затмение солнца наблюдается в пределах Сего Мира регулярно, причем именно с такими промежутками. Я могу уверенно предсказать, что Тонатиу будет снова затемнен тенью в день Седьмой Ящерицы. К сожалению, не будучи чародеем, я не знаю, насколько сильным будет йкуалока и в каких землях оно будет наблюдаться. Но не нужно быть колдуном, чтобы понять: все увидевшие затмение, да еще случившееся так скоро после зажжения Нового Огня, сочтут это очень дурным знаком. Дабы предотвратить панику, мой господин, я предложил бы оповестить людей заранее.
— Ты прав, — сказал Мотекусома. — Я пошлю быстрых гонцов во все земли. Даже в земли наших врагов, чтобы они не истолковали это знамение как знак ослабления нашего могущества. Благодарю тебя, господин звездочет. Что же касается тебя… — Он повернулся к дрожавшему провидцу и холодно заметил: — Самый мудрый и опытный из прорицателей имеет право на ошибку, и это простительно. Но прорицатель, совершенно несведущий
На следующее утро, в день Второго Тростника (это был первый день нового года), большая рыночная площадь Тлателолько, как и все остальные рынки в Сем Мире, была заполнена толпами народа, закупавшего новую домашнюю утварь и кухонные принадлежности взамен старых, уничтоженных перед «скрытыми днями». Хотя после зажжения Нового Огня мало кто выспался, но люди выглядели бодрыми и веселыми, чему способствовали и надетые наконец яркие праздничные наряды, и, главное, все радовались тому, что боги позволили миру жить дальше. В полдень с вершины Великой Пирамиды юй-тлатоани Мотекусома обратился с традиционным посланием к своему народу. Сначала он сообщил то, что предсказал покойный прорицатель — хорошую погоду, обильные урожаи и так далее, — но затем предусмотрительно разбавил эту словесную патоку предупреждением о том, что благосклонность богов будет зависеть от благочестия самих мешикатль. Следовательно, сказал Мотекусома, все мужчины должны работать не покладая рук, а все женщины проявлять бережливость; войны следует вести рьяно и непримиримо, а на алтарных камнях всегда должно быть достаточно жертв. По сути, народу было сказано, что жизнь будет продолжаться как всегда, по заведенному порядку. В обращении Мотекусомы не содержалось ничего нового или неожиданного, никаких откровений, за исключением того, что он все-таки объявил — мимоходом, как будто сам устроил это для развлечения публики — о предстоящем затмении солнца.
Пока Чтимый Глашатай витийствовал с вершины пирамиды, его скороходы уже разбегались из Теночтитлана во все стороны света. Они несли правителям, наместникам и старейшинам поселений известие о предстоящем затмении, особо подчеркивая, что коль скоро боги дали знать звездочетам об этом событии заранее, то, следовательно, оно не сулит никаких перемен, ни хороших, ни плохих, так что людям беспокоиться не о чем. Но одно дело — слова, а совсем другое, когда столь пугающее явление происходит у тебя на глазах.
Даже я, хотя одним из первых узнал о предстоящем йкуалока, узрев знамение наяву, не смог сохранить невозмутимость. Другое дело, что мне приходилось изображать спокойствие и любознательность, ибо вместе со мной в саду на крыше моего дома в тот день — день Седьмой Ящерицы — находились также Ночипа, Бью Рибе и наши рабы. Не мог же я ударить перед ними в грязь лицом и выказать себя трусом!
Не знаю, как это происходило в других частях Сего Мира, но здесь, в Теночтитлане, казалось, что Тонатиу проглотили целиком. Длилось затмение, пожалуй, совсем недолго, но нам это время показалось вечностью. Небо в тот день оказалось сплошь затянуто тучами, так что солнце было бледным, подобно лунному диску, и мы даже могли смотреть на него прямо.
Мы увидели, как от обода диска, словно от тортильи, вдруг откусили первый кусочек, а потом тьма стала пожирать весь солнечный лик. Наползала тень, весеннее тепло сменилось холодным дуновением зимы. Над нашей крышей растерянно метались птицы, с соседних дворов доносился собачий вой.
Полумесяц, откушенный от Тонатиу, становился все больше и больше, и в конце концов весь его лик был проглочен, сделавшись темно-коричневым, как лицо туземца из племени чиапа. На миг солнце стало еще темнее, чем облака вокруг него, словно в ткани дня образовалось отверстие, сквозь которое мы заглянули в ночь. Потом на землю пала тьма, и все — небосвод, тучи и сам Тонатиу — скрылось из виду.