Ацтек
Шрифт:
— Я даже представить себе не могла, — восклицала она, раскинув руки, — что вокруг может быть столько ровной земли! Какой простор!
Подобные восторги у девушки вызвала самая обычная, в общем-то довольно унылого вида равнина, но неподдельное восхищение Цьяньи не могло оставить равнодушным и меня. Я радовался возможности знакомить ее с тем, что казалось мне совершенно заурядным, но очаровывало ее своей новизной, да и самому мне, честно говоря, благодаря Цьянье удавалось взглянуть на привычные вещи несколько по-иному.
— Ты только посмотри на этот куст, Цаа. Он же живой! Как и мы, он понимает, что
Так могла бы радоваться миру юная богиня, рожденная матерью всех богов Тетеоинан и только что снизошедшая с небес, чтобы познакомиться с землей. Цьянью приводили в изумление и восторг мельчайшие детали мироздания… она удивлялась даже мне и самой себе. Живость натуры Цьяньи и ее невероятная жизнерадостность напоминали лучи волшебного света, что постоянно играют внутри изумруда. Меня не переставало поражать ее совершенно неожиданное отношение к самым, казалось бы, обычным вещам.
— Нет, мы не будем раздеваться, чтобы заняться любовью, — заявила моя невеста, когда мы впервые остановились на ночлег. — Только в одежде, как тогда, в горах.
Я, естественно, попытался возразить, но она стояла на своем. — Позволь мне приберечь свою наготу до первой брачной ночи. Раз уж я не смогу после свадьбы подарить тебе невинность, так пусть хоть это придаст нашей супружеской близости новизну.
Я повторяю, ваше преосвященство, что подробный рассказ о нашей совместной жизни вряд ли может кого-то заинтересовать, ибо она была богата не столько событиями, сколько чувствами, а чувства, такие как любовь или счастье, передать словами намного сложнее, чем описать какие-нибудь происшествия. Могу лишь сказать, что, когда мы поженились, мне было двадцать три года, а моей возлюбленной — двадцать, однако возникшее между нами чувство оказалось не только пылким, что естественно для такого возраста, но и стойким. Во всяком случае, со временем наша взаимная любовь не угасла, но обрела новую глубину и силу. Почему так произошло? Трудно сказать.
Правда, теперь, когда я вспоминаю минувшее, мне кажется, что в тот далекий день, в самом начале нашего пути, Цьянья нашла очень верные слова, определяющие ее сущность.
Помню, увидев в траве одну из смешных длинноногих птиц-скороходов (такая птица встретилась ей впервые в жизни), она задумчиво промолвила:
— Почему, интересно, эта птица предпочитает землю небу? Я, будь у меня крылья, никогда бы этого не сделала. А ты, Цаа?
Аййа, дух ее действительно обладал крыльями, и эта окрыленность передавалась и мне. С самого начала мы стали не только любовниками, но и друзьями, делившими поровну радости и тяготы предстоявшего нам долгого приключения. Мы любили приключения и любили друг друга. Ни один мужчина и женщина не могли бы, наверное, просить у богов большего, чем они дали нам с Цьяньей. Я мог, пожалуй, желать только одного: исполнения обещания, содержавшегося в ее имени: чтобы это продолжалось всегда.
На второй день мы нагнали направлявшийся на север отряд купцов-сапотеков. Их носильщики были нагружены панцирями черепах. Товар это предназначался для ольмеков: их ремесленники, распарив панцири и придав им различную форму, изготовляли
И вот, едва мы вступили на рыночную площадь и Цьянья принялась радостно порхать среди разложенных на лотках и земле товаров, как прямо над моим ухом взревел до боли знакомый голос:
— Так ты, оказывается, жив? Выходит, мы зря придушили тех разбойников!
— Пожиратель Крови! — радостно вскричал я. — О, и Коцатль тоже тут! Что это вы забрели в такую даль?
— Да так, — ответил старый воин усталым голосом, — скука, знаешь ли, замучила.
— Врет, — выдал товарища Коцатль, превратившийся за время моего отсутствия из мальчика в нескладного голенастого подростка. — Мы беспокоились о тебе.
— Ничего мы не беспокоились, а просто скучали! — стоял на своем Пожиратель Крови. — Я даже распорядился выстроить тебе в Теночтитлане дом, но надзирать за каменщиками и штукатурами — это занятие не для меня. Тем паче что строители и сами не раз давали понять, что без моих подсказок работа у них пойдет куда как более споро. Кстати, и Коцатлю после стольких приключений учеба показалась не слишком увлекательной. Вот мы с парнишкой и решили найти тебя и выяснить, что ты поделывал эти два года.
— Мы и понятия не имели, где тебя искать, — подхватил Коцатль, — да случай помог. На здешнем рынке мы наткнулись на четверых малых, пытавшихся продать кое-какие ценные вещи, среди которых мы узнали твою застежку.
— Откуда у них твои вещички, эти пройдохи вразумительно объяснить не смогли, — продолжил Пожиратель Крови, — поэтому я отволок их прямиком в суд. Грабителей допросили с пристрастием, признали виновными и удушили цветочной петлей. Как теперь выяснилось, не совсем справедливо. Впрочем, они так и так заслужили казнь, наверняка на их совести много преступлений. Короче говоря, держи: вот твои застежка и зажигательный кристалл.
— Ну вы и молодцы! — восхитился я. — А разбойникам поделом: они напали на меня, избили, ограбили, а потом бросили, сочтя мертвым.
— Мы тоже боялись, что ты умер, но не теряли надежды, — сказал Коцатль. — А поскольку других дел у нас все равно не было, обшаривали здешнее побережье вдоль и поперек. Ну а сам-то ты, Микстли, что делал?
— Тоже шастал по побережью, — ответил я. — Искал сокровища, как обычно.
— Нашел? — пробурчал Пожиратель Крови. — Ну, я нашел себе жену. — Жену! — Он отхаркался и сплюнул. — А мы-то боялись, что ты всего лишь умер.
— Все тот же неисправимый старый брюзга! — Я рассмеялся. — Но погоди, посмотрим, что ты запоешь, когда ее увидишь…
Я огляделся, позвал Цьянью, и она тут же явилась, царственная, как Пела Ксила или госпожа Толлана, но несравненно более красивая. За то время, что я беседовал с друзьями, она успела обзавестись новой блузкой, юбкой и сандалиями, переодеться в обновки и украсить свою белую прядь радужным переливающимся жуком, которого мы называем «живым самоцветом». Полагаю, я и сам уставился на нее с неменьшим восхищением, чем оба моих друга.