Ацтек
Шрифт:
Первая полная плошка пускалась по кругу среди мудрецов и колдунов: каждый из них жадно прикладывался к «напитку» и уже очень скоро валялся на земле, блаженно пуская слюни. Вторая порция предназначалась самым близким друзьям вождя, следующая — лучшим воинам и так далее. По прошествии нескольких дней очередь доходила до людей ничем не примечательных, а потом до стариков и, наконец, даже до женщин. В конечном счете всем иритила выпадало счастье ненадолго забыть о своем трудном, безрадостном существовании. Отхлебнуть из плошки они радушно предлагали даже мне, чужаку, но когда я почтительно отказался от этого угощения, никто, похоже, не оскорбился и не огорчился.
Несмотря на все вышеизложенное,
В связи с этим мне припоминается одно приятное зрелище. Как-то поздним вечером, прогуливаясь от нечего делать неподалеку от становища, я наткнулся на молодую девушку, которая принимала, по всей видимости, свою первую ванну в этом году. Она стояла в середине небольшого мелкого бассейна, образованного заполнившей выемку в камне дождевой водой. Девушка, похоже, случайно его обнаружила и решила воспользоваться этим преимуществом — отмыться как следует в одиночестве, прежде чем сюда нагрянет орава соплеменников. Не давая знать о своем присутствии, я с помощью кристалла любовался тем, как девушка намыливалась моющим корнем растения амоли, а потом долго плескалась в воде — медленно, не торопясь, растягивая столь редкое удовольствие.
Позади нее на востоке Тлалок готовил бурю, воздвигая темную, словно из сланца, стену туч. Поначалу девушка была настолько грязная, что на этом фоне оставалась почти неразличимой, но по мере того как намыливалась и смывала, слой за слоем, застарелую грязь, все отчетливее проступал первоначальный цвет ее кожи, которую вдобавок золотили лучи готовившегося на западе ко сну солнца. На всей огромной, пустой и плоской равнине, заканчивавшейся темной стеной туч, эта девушка представляла собой единственное яркое пятно. Изгибы ее обнаженного тела очерчивала поблескивавшая влага; вода, которой она брызгала на себя, рассыпалась каплями, сверкавшими, словно крохотные драгоценные камешки. На фоне грозно темневшего позади штормового неба она сияла в последних лучах заходящего солнца подобно маленькому кусочку светящегося янтаря, положенному на большую тусклую плиту из сланца.
Много времени прошло с тех пор, как я последний раз возлежал с женщиной, и эта чистая красивая девушка стала для меня искушением. Но я тут же вспомнил другую женщину — насаженную на кол — и не приближался к пруду, пока красавица наконец неохотно его не покинула.
За все время совместных странствий с различными племенами чичимеков я старался не сближаться с их женщинами, не нарушать ни один из их немногих законов и вообще ничем не огорчать дикарей. Чичимеки же, со своей стороны, относились ко мне как к равному, такому же бесприютному скитальцу, как и они сами. Меня ни разу не ограбили и никогда ни в чем не ограничивали, а, напротив, выделили равную со всеми долю в том скудном пропитании, которое давала им пустыня,
Однако, как вы помните, я ведь не просто путешествовал, я искал хоть какие-нибудь известия о древних ацтеках, об их давнем странствии и тайных складах. Но все мои новые товарищи — и Мясо из племени текуэксе, и Зелень из племени тцакатеков, и хуаштек Пир — неизменно отвечали:
— Да, действительно, говорят, что такое племя когда-то проходило через некоторые из этих земель. Но мы ничего не знаем о них, кроме того, что они так же, как и все чичимеки, ничего не приносили с собой и ничего не оставляли.
Это был все тот же обескураживающий ответ, который я неизменно слышал с самого начала своего путешествия. Ответ, который повторяли мне и тобоко, и иритила, и все другие бродячие племена, с которыми мне доводилось встретиться в этих краях.
И лишь на второе лето пребывания в этой проклятой пустыне, когда мне уже опостылели и она, и мои предки ацтеки, на мой традиционный вопрос вдруг ответили несколько иначе.
В то время я приблизился к кочевьям племени марими, обитавшего в самой засушливой, самой унылой и наименее обжитой местности, какую мне только доводилось видеть, причем так далеко на севере, что казалось, будто дальше уже никаких пустынь быть просто не может. Марими, однако, заверили меня, что на севере, напротив, расстилаются безбрежные равнины, несравненно более страшные, нежели все, с чем мне довелось столкнуться до сих пор. Услышав эти сведения, отнюдь не радостные для моих усталых ушей, я без особой надежды на успех задал свой обычный вопрос об ацтеках.
— Да, Микстли, — прозвучал ответ. — Племя такое было, и оно действительно проделало тот путь, о котором ты говоришь. Но эти ацтеки ничего не принесли с собой.
— И, — с горечью в голосе закончил я за своего собеседника, — ничего не оставили.
— Кроме нас, — сказал он. Я был в таком подавленном настроении, что не сразу осознал смысл сказанного. Но когда до меня дошло, я замер как громом пораженный.
Мой собеседник улыбнулся беззубой улыбкой. Это был Пацкатль, вождь племени марими, очень старый человек, весь сморщенный и иссох ший от солнца. Однако, словно в насмешку, имя, которое он носил, еще более далекое от действительности, чем у других чичимеков, означало «сок».
Он продолжил: — Ты говорил об исходе ацтеков из какой-то далекой прародины, называвшейся Ацтлан, и о путешествии, закончившемся основанием великого города далеко на юге. До нас, марими, как и до других чичимеков, обитающих в пустыне многие вязанки лет, доходили слухи о том городе и его великолепии, но никому из нас никогда не доводилось увидеть его хоть краем глаза. Но подумай сам, Микстли. Неужели тебя не удивляет, что мы, варвары, живущие в пустыне, далеко от вашего Теночтитлана, и почти ничего о нем не знающие, тем не менее говорим на том же науатль, что и вы?
Я подумал и ответил: — Ты прав, вождь Сок. То, что, попав в пустыню, я смог без труда общаться с таким множеством племен, удивило и обрадовало меня, но вот задаться вопросом, в чем тут причина, мне и в голову не пришло. Скажи, а есть у тебя догадки, способные пролить на это свет?
— Больше, чем догадки, — не без гордости ответил он. — Я старый человек, происхожу из славного рода, и все мои предки дожили до преклонных лет. Но они, как, впрочем, и я сам, не всегда были старыми, а в молодости, как водится, проявляли любопытство. Каждый при этом задавал вопросы и запоминал ответы. Так что мы заучивали, запоминали и потом пересказывали сыновьям все те знания о происхождении нашего народа, которые сохранили предки.