Ад без жала
Шрифт:
– Что ты ко мне привязался?
– поджал губы Сократ.
– Я тебе не Сфинкс и не Эдип!
– Что?
– Если ты меня свалишь, куда ты попадешь?
– Я...
– Вот то-то же. Ты не понял - когда Эдип решил загадку Сфинкс, она...
– ... бросилась в пропасть.
– Она не покончила с собой!
– Сократ теперь был чрезвычайно серьезен и почти сердит.
– Ты не понял, глупец - она просто вернулась домой.
Бенедикт видел: Сфинкс, беззвучно хохоча, спорхнула на дно пропасти.
– Так я тебе не Сфинкс! Я вижу, ты приходишь к каждому и пытаешься свалить его, превращаешь в прах...
Бенедикт
– Что ты тащишь за собой? Не я - твоя Сфинкс!
– Тогда верни моего зверя.
– Сам проси его вернуться!
Эта гряда мусора смотрелась даже похабно: всюду хрупкое, неплотное, дыры и щели. В первую попавшуюся Простофиля и заглянул.
Тот, кого зовут Мишелем, черноглазый и большезубый, сейчас делал что-то странное, гибкое. Казалось, что на нем не черная фуфайка с рукавами, а сплошная черная наколка, так тонко и послушно было это одеяние. Мишель мягко подпрыгивал, перекатывался с пятки на носок и успевал задеть, погладить зверя за основание рога - а рог этот так же чувствителен, как ноготь, как волосы. Носорог, покрытый коркой пыли, фыркал и топал ножкой, но тряс головой осторожно, чтобы не пырнуть невзначай. А Мишель смеялся. Странно он смотрится, этот Мишель - выглядит молодым, а умер, наверное, в старости - молодые не успевают стать великими философами, вообще никакими философами! Может быть, за вечную молодость он и расплачивается Лимбом. Как бы то ни было, носорог и Мишель играли в ярость, хитрость и власть, а Бенедикта при этом не было.
На Земле эрекция обеспечивается приливом крови в нужное место. Кровь Бенедикта давно поглотила и переварила земля, так что теперь он среагировал тяжелым, болезненным скрипом как бы стариковского сустава или заржавленного механизма. Сократ хихикнул:
– Останешься - может быть, он тебе и позволит! Но лично я держал Алкивиада в черном теле, чтобы не обнаглел вконец.
Крайне глупо подглядывать через забор. Мишель вскрикнул и отскочил. Носорог помчался к хозяину, вроде бы пробил мусорную стену и пыльным дождем осел на теле, а остатки его Бенедикт просто вдохнул. Мишель сидел в пыли и восхищенно смеялся, Сократ поглядывал уважительно. Дыра в стене продержалась мгновение, потом упал конец балки, поползло кровельное железо, и рана затянулась, как если бы ее не было там никогда.
– Сократ! Костыль все еще в сердце?
– А где ему еще быть?
Тут Бенедикт потерялся. Быть в этом месте Лимба ему вроде бы не полагалось по статусу, здесь обитают "великие". Сорвать Сократа с его костыля имело смысл - но что ему тогда откроется, кроме Лимба? Эдип попал в Фивы, но именно там ловушка-то и захлопнулась, для него и всех с ним связанных - кроме той дочки, Исмены, которая посмела быть обыкновенной. Так чего ему здесь надо? Света? Солнечной пыли? Плотской любви?
– Сократ! Гераклит! Кто-нибудь пробовал уйти из Ада через Лимб?
Старик стал еще серьезнее. Как и Людвиг во время оно, Сократ словно бы покрылся светом, спрятался в свет и почти превратился в призрак:
– Да. Смотри. Туда, туда!
Он отмахнул рукою влево.
***
Там
– Допустим, да!
– обиженно начал Сократ.
– Вот этот юноша - ваш человек. То ли из твоей страны, то ли из вашего времени. Его зовут Лотар. Допустим, он был поэтом и писал длинные стихи, иногда у него получались хорошие строфы. Предположим, он полюбил вот эту девушку, уже тогда душевнобольную.
Волосы девушки свет относил назад и пронизывал ее всю, а кудрей молодого человека не задевал.
– Предположим, он ее любил, а она его любить не могла, душевного огня не хватало. Он решил не только, что он - не мужчина. Он решил, что он - плохой поэт, потому что его стих ее не задевали. Мальчик отчаялся и стал небрежен. Однажды он пошел в лес по ягоды, потерял дорогу и попал под дождь. Он заболел воспалением легких и умер в лесу в шалаше, тела так и не нашли...
Бенедикт видел: снова и снова в лес уходили охотники, егеря и крестьяне, а тела все не было. Лето было пасмурным, и казалось, что больная девушка совершенно не отбрасывает тени. Она знала о том, что Лотар пропал, но не могла понять, при чем тут она и что же такое вина. Бенедикт видел: молодой человек в черном (студент?), красиво причесанный, с каштановыми кудрями - он приходит к ней на задний двор и усаживается то на штабель бревен, то на старую бочку - точно так же, как сам Бенедикт снова сидит здесь на обломке колонны. Бенедикт слышит: дыхание девушки учащается, и она слабо радуется Лотару. Он зовет ее за собой. Там, где он сейчас - так он говорит - вечная жизнь, вечная молодость, рядом обитают философы и поэты. Он все старые, но так прекрасны! Все будут почитать ее, а он, Лотар, сможет любить ее один, вечно! Там лучше, чем здесь, ведь так? Ведь так?
Девушка смутно чувствует - может быть, и лучше. Никто не будет отнимать ее старых кукол, никто не станет навязывать ей женихов. Ей не надо будет никого рожать, воспитывать и хоронить...
– И она согласилась. Хм-м. Я бы подумал, что этого мальчика увел Крысолов. Может быть, он завел его в лес.
– Какой Крысолов?
– Разве Лотар тебе не рассказывал?
Бенедикт, в смешном превосходстве над чудаком Сократом, решил придержать историю о Крысолове при себе. Не знает - тем хуже для него.
...
Очень страшно. В Преисподней страха нет, там его замещает напряженная скука, от которой точно так же вздрагивают руки - но ноги-то не трясутся! какой смысл бояться в Аду? Там даже предельный ужас способен зародить надежду на то, что какие-то, пусть невероятно гадкие, изменения все-таки возможны. Надеждою там пытают, но редко - это касается рассмотрения всяческих прошений и докладных, превращает ужас в ту же скуку. Вот, Людвиг был в ужасе - и ушел навсегда. Он не станет ничьим Крысоловом, ему дай Боже самому ноги унести.