Адам, Ева и Рязань. Записки о русском пространстве
Шрифт:
На выходе из деревни я подписал на знаке свои слова: «Вам здесь не рады».
В деревне, что расположилась в пятнадцати километрах от Спас-Клепиков ниже по течению Пры, еще сохранились палисадники – визитные карточки хозяев, не напечатанные на бумаге. Когда мы проезжали мимо одной древней и обветренной избы, я увидел, как в палисаднике чернела ухоженная бархатная земля.
Знаете, что такое настоящая земля крестьян? Она пуховая. В ней ни одной травинки. Она совершенно не похожа на ту землю, которую мы видим в лесу, поле или городе.
У меня на даче сменился сосед. Новый хозяин тут же перенес забор и оттяпал мою землю без объяснений. Я вышел поговорить. Через минуту он разъярился, взял в руки топор и пошел на меня. Пришлось отступить.
Я понял, что земля будит в человеке сильнейшие инстинкты.
И вот в том пустом тщательно взрыхленном палисаднике стояла одинокая неподвижная женщина и смотрела на огромный одинокий тюльпан. Тюльпан был шикарен.
Майский свет особенный. Он пронизывает весь мир, и мир светится изнутри. Заходящее солнце пронзило тюльпан насквозь – и он загорелся. Так просвечивает рука, поднесенная к глазам от солнца. Пылающий цветок на фоне черного бархата земли.
Странно было видеть только цветок и только женщину, застывшую перед ним.
И я, кажется, понял ее.
Перед домом не было автомобиля ее детей. В доме, в праздничный день, не было гостей. Дом был тих и мрачен.
Позади осталась бесконечно длинная зима и болезненная нездоровая русская весна с медленно сползающей коростой наледи и грязи. В это время еще горше думать о своем одиночестве, которое похоже на смерть…
А потом приходит май – как взрыв света и обещание жизни.
Русские женщины всю жизнь ставят свечки Богу. Но иногда, когда им очень плохо, Сам Бог ставит им Свои свечи. Так Он напоминает им, что есть Тот, Кто их не забыл, Кто будет с ними до конца.
Этот одинокий цветок разбил ее одиночество. Он красивей целой деревни. Он больше чем дети. Он – свидетельство другой, более важной, более красивой и настоящей жизни.
Мы медленно ехали по ухабам разбитой деревенской дороги, а женщина все стояла и стояла. Смотрела и смотрела на этот роскошный пылающий одинокий тюльпан, пришедший к нам из прекрасной страны.
На мгновение в старом палисаднике под Рязанью задержались остатки старого русского космоса: Бог-Земля-Человек. С заветом в виде тюльпана.
Трудная Троица
Троица этого года выдалась странная. Церковь ликует и предвкушает торжество нового Завета Бога и человека. Ждет Духов день – день Любви. Земля-именинница цветами устремилась к небу, а небо дождями и радугами тянется к земле. И все бы хорошо, да беда в храме.
Отец настоятель попал в аварию и весь переломанный лежит в больнице. А его сын за два дня до Троицы разбился на мотоцикле насмерть. А отец не знает. Смерть сына произошла в день смерти матушки, которая умерла несколько лет назад. Народ в страхе говорит: «мать забрала».
Служба идет, а люди стоят скорбные и как бы пеняют
– За что? Если таких людей Ты, Господи, казнишь, то кто спасется? Где правда? В чем Суд Твой, Господи, скажи нам?!
Служба на Троицу длинная: после литургии – девятый час, за ним – длинная вечерня, да еще с молитвой на коленках. Молитвы такие длинные, и слова в них такие бесконечно высокие, а когда на сердце тяжело, стоять еще труднее. Чтец читает слова нараспев, как диктант в первом классе. Служба идет вязко, и я прихожу в волнение – надо оживить народ. Вот прочли Апостол и Евангелие, а после Евангелия священник имеет право сказать поучение. Выхожу и говорю:
– Все вы знаете, как наш любимый отец настоятель любит Троицу. Беседами о Троице он собрал большую часть из вас. И он просил меня передать вам привет и его благословение из больницы (а все ахают – он про сына-то не знает). И он сказал, что любовь Бога ничего не делает нам плохого. Все, что от Бога, – благо. Но не все мы можем понять Его замысел о нас. Любовь Бога та же самая и на этом свете, и на том. И весь мир стоит на бесконечной любви, которая, как сладкое вино Писания, веселит сердце, и от нее ликует душа. И в конце службы вы, может быть, тоже узнаете, как ликует сердце от этой бесконечной любви и как из него течет река живой воды. Потерпите. Если можете, то внимательно слушайте службу.
Народ вздохнул. И в этом вздохе было: как можно связать смерть и жизнь? Разве может отец не плакать и все доверить Богу?
Служу. В ектеньях делаю упор на блаженную кончину. Как подошло возглашение: «Иже херувимы тайно образующе», делаю интонацией и волнением акцент на всех таинственных местах, и чувствую – народ внимает.
Дошло дело до Пресуществления хлеба и вина в Кровь и Тело. Выделяю слова: «Сие есть Тело яже за вы ломимое…», «Сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многие изливаемая…». И в конце службы стараюсь дать понять, что в словах «Святая святым» святые – они, и святая – им.
Причастились. Пошли к запивке. Разговорились. Стали сдержанно улыбаться.
Как быть? С одной стороны – радость неутолимая, а с другой – спорят, где у храма могилу семнадцатилетнему парню копать…
Перед тем как начать вечерню, вышел с крестом на амвон. По храму стоят роскошные пионы в трехлитровых банках, благоухают. Вода в этих зеленых сосудах светится и мерцает. И кажется, что в храме пионы и вода стали какими-то другими. Будто в них новая тайна. Будто они стали иконой земли. Говорю народу:
– Посмотрите на цветы в храме. Они светятся. Посмотрите друг на друга. На многих из вас свет упал – и вы светитесь, как цветы. У нас горе. Но что-то такое есть в воздухе, в духе церкви, что не пускает горе в сердце. Мы с трудом засовываем в сердце печаль, а она не лезет туда. Что это в нас? Черствость? Или наоборот, Бог пытается сказать нам что-то такое, что больше жизни и смерти? Не входит мрак в сердце. Выталкивается, как пробка из воды. Почему? Потому что нет ни нашей смерти, ни нашей жизни. Все – одна божественная жизнь. И ради этого пришел Христос. Ради этого и служба служится. В конце вечерни я должен благословить вас святой водой – но нет возможности терпеть, и я благословлю вас малым окроплением воды уже сейчас. Пусть наши души проснутся!