Адель. Служебный роман
Шрифт:
— Доченька, ну какая Маша? Так, проходная девица! Такая ушлая, хоть стой, хоть падай. Ладно хоть расстались недав… Кхм-кхм… Доченька, приезжай, прошу тебя! Ромочка не хочет лечиться без тебя. Он осознал, что ты — любовь всей его жизни.
Честно, не сразу поняла, как отреагировать. Голова попросту отказывалась принимать происходящее.
Слова Ромкиной матери крутятся в мыслях, словно заезженная пластинка.
"Любовь всей жизни"?
Теперь? После всего?
После того как Ромка сам напропалую разрушил всё, что было
Но сейчас… он умолял. Теперь он зависел от меня.
Сжала телефон в руке. Всё внутри кричало: "Не ходи. Это ловушка. Это очередной виток той же спирали, из которой ты с таким трудом вырвалась".
Но… что, если это правда? Если Ромка действительно на грани, и никто другой не может его удержать?
Окстись, Адель! Память как у рыбки, внезапно всё отшибло?!
— Что ж он любовь всей своей жизни променял на…
Ромкина мать не даёт мне договорить, причитая:
— Доченька, у меня сердце кровью за сыночку обливается! Ты ж знаешь, я сама здоровьем слабая. Инфаркт стукнет, помру одна, за Ромочкой и ухаживать никто не станет. Милая моя, приезжай, пожалуйста. Ты нам очень нужна!
Мир застыл. Как всё могло так резко измениться? Ещё вчера я была уверена, что мой бывший остался в прошлом, а теперь его голос, мольбы его матери снова пробиваются сквозь истерзанные стены моего сознания, требуя внимания.
И прежде чем я успеваю взвешенно подумать, прежде чем успеваю выбрать между прошлым и настоящим, слова самовольно срываются с моих губ:
— Я приеду.
Степанида Михайловна так обрадовалась, что бросила трубку, пока я не передумала.
Делаю глубокий вдох и закрываю глаза.
Я просто посмотрю на него.
Мне всего лишь навсего надо убедиться, что он жив и согласен на лечение. Это же не значит, что я прощу Ромку. Это же не значит, что я снова позволю ему разрушить меня, правда?..
Но в глубине души почему-то прихожу к выводу: нерушимые границы, которые я сама себе отстраивала, на поверку оказались чрезвычайно хрупкими.
***
Возвращаюсь мыслями к Арсению.
Я прекрасно помню, что у него сегодня деловая встреча. Видела, как он собирался утром, сосредоточенный, серьёзный. Поэтому не думаю, что звонить ему сейчас — это хорошая идея. Наоборот, не хочется лишний раз отвлекать мужчину от дел. В конце концов, его работа сегодня требует полного внимания и предельной сосредоточенности…
Вот только не сообщить, куда собираюсь, я тоже не могу.
"Роман в наркотическом опьянении. Собираюсь сейчас поехать к нему в больницу ХХХ. Просто хочу убедиться, что он в порядке. Не волнуйся за меня. Если что, буду на связи."
Палец застыл над кнопкой "Отправить".
Я понимаю, что честность важна. Ведь только так можно избежать недомолвок и пустых ссор.
Сделала глубокий вдох, глубокий выдох. Закрыла глаза на мгновение, пытаясь унять нарастающее волнение.
Сообщение улетает Арсу.
Хочется верить, что, отправив
Однако трудно… Трудно оставаться наедине с глухим беспокойством внутри…
Собираюсь и затаённо уповаю на то, что всё сделала правильно.
***
Я не помнила, как дошла сюда, как нашла нужный корпус. Кажется, по пути кто-то что-то спрашивал у меня, но я не слышала. Всё казалось нереальным, будто это происходило не со мной.
Холодный, стерильный воздух, пахнущий антисептиком и чем-то металлическим, пробирался под кожу. Флуоресцентные лампы мигали, отбрасывая резкие, почти больные тени на стены. От местами приглушенного света веяло странной, давящей пустотой.
По коридорам глухо доносились обрывки разговоров врачей, тихий стон пациента за углом, царапающий нервы звук тележки с лекарствами.
Каждый мой шаг по линолеуму был шагом назад — в прошлое, которое я пыталась забыть.
Мне казалось, я готова, но теперь, стоя перед дверью его палаты, в груди поселился липкий, удушающий страх.
Ромка должен быть там.
Что я скажу, когда увижу его? Интересно, как он вообще сейчас выглядит?
Медленно подняла руку и постучала.
Тишина.
Рука на мгновение замерла, но я заставила себя постучать в дверь повторно.
— Входите, — донёсся приглушённый слабый голос.
Я толкнула дверь и замерла.
Он был здесь.
Лёжа на больничной койке, осунувшийся, болезненно бледный, Ромка выглядел так, будто внутри него что-то сломалось. Глаза, когда-то такие живые, теперь были потухшими, заплывшими тёмными кругами. Щёки впали, а губы пересохли и потрескались.
Рука, лежащая поверх простыни, мелко дрожала. Следы от уколов тянулись вдоль вен — синеватые отметины, напоминающие тонкие трещины на стекле, готовом вот-вот расколоться.
Но сильнее всего меня поразил его взгляд.
В нём не было ни прежнего высокомерия, ни злости, ни даже жалости к себе. Только усталость. И что-то ещё…
— Ты правда пришла, — Ромкин голос был слабым, но в интонациях сквозила искренняя удивлённость.
Я не знала, что сказать. Потому что он казался по-настоящему сломленным.
Этот человек когда-то умел смеяться. Когда-то он взирал на меня совсем иначе… Теперь же Ромка смотрит так, будто мир уже раздавил его, но он всё ещё дышит… на ладан.
Противный комок переживаний сжался в груди.
— Ты пришла…
Кивнула, но не двинулась с места.
Рома вдруг резко провёл рукой по лицу, словно хотел стереть с себя всё это состояние, всю эту уязвимость, но его конечности предательски дрожали.
— Ты правда здесь…
Я по-прежнему молчала, не в силах сдвинуться с места.
— Адель! Я не знал, кого ещё звать. Они все… Они не понимают. Они думают, что я просто очередной слабак, ещё один нарик, который сам себя угробил.