Adelante, Гончар, adelante
Шрифт:
Красивая раньше, к сорока годам мать заполучила порцию седины в шикарные, когда-то черные волосы.
Глеб сидел, набычившись, низко опустив голову. Смотреть матери в лицо ему почему-то было стыдно. Он пока не мог сказать: «Не надо мне присылать деньги. Я сам!»
Если мать Глеб жалел, то Ромка его беспокоил. Запуганный ребенок с черными, доверчивыми глазами все больше молчал, и если Глеб спрашивал его, Ромка отвечал вяло и односложно. Родственных чувств к Ромке, как и к отцу, тоже было немного.
Глеб курил на крыльце, наблюдая
Сосед дядька Андрей выкатывает из ворот белую «восьмерку». Оставляет машину заведенной и возвращается во двор. Что-то кричит в окно дома – очевидно, прощается. Садится за руль и уезжает.
Глеб не здоровается с дядькой Андреем, зная, что у того плохое зрение. В этой гробовой суматохе Глеб не успел пробежать даже друзей и соседей.
Сегодня суббота, и большинство его знакомых, наверное, спят еще в это время.
Из-за угла дома с пустым, в опилках, ведром вышла мать.
– Курам дала, – сурово произнесла она и, мягче: – Ты зачем так рано проснулся?
Глеб спустился под горку. Потом прошел мимо магазина и хотел было повернуть обычной дорогой, той, что он ходил к Скрипкину, когда кто-то громко окликнул его сзади.
– Гончар! Глеб! – и снова: – Гончар!
Глеб обернулся, узнав голос приятеля.
Глеб не помнил того времени, когда он был не знаком со Скрипкиным.
Они вместе ходили в детский сад. Все, что Глеб помнит оттуда, – это как раз сопливая физиономия Скрипкина. Дальше – первый класс. Его и Скрипкина матери ведут первого сентября в школу нарядных детей, болтая между собой так увлеченно, что Глеб и его друг Санек едва не удрали от них.
Младшая школа – Глеб украл у отца две папиросы и принес их в класс в нагрудном кармане школьного пиджака. Одна из папирос просыпалась. Вторую они выкурили за гаражами, стоящими неподалеку от здания школы. Глеба тошнило, и он надолго забыл о табаке. С Саней, увы, этого не произошло.
Между детскими безобразиями и первым интересом к девочкам – глупости наподобие индейцев и пиратов, где Глеб обнаруживает интерес к истории и географии.
Позже – совместные и сладкие тяготы полового созревания. Изощренная ложь во всем, что касается девочек… И наконец понимание, что все, о чем они врали, происходит совсем не так.
Хотя это случилось уже в техникуме.
Саня к тому времени подался в путягу, но с Глебом они были соседями и все равно проводили вечера вместе.
– Гончар, елы… – басил Саня, заключая Глеба в неловкие объятия. От Сани кисло пахло потом и перегаром. В его авоське звякало.
– Ну здорово, чувак! – обрадовался и Глеб, ловя себя на том, что не мыслит приветствия без подобной фразы.
– Ну ты это… Прими соболезнования, что ли?
– Спасибо, – ответил Глеб – Ты домой?
– Да пойдем, пойдем… – обнимал его Саня за плечо: У меня водка есть. Шмали немного… Я думал полегоньку на пиве съехать, да, видимо, не получится… Бери, бери…
Он раскрыл авоську перед
Саня взял пробку в зубы. Дернул. Пиво зашипело.
– Зубов не жалко?
– А… – неопределенно отмахнулся Саня. Протянул Глебу открытую бутылку.
– Может, здесь посидим? – предложил Глеб. Он забыл, что к местным, пусть даже и самым близким друзьям, нужно относиться с осторожностью.
– Да ты чо, Гончар! Мы же год не виделись…
И тут Глеб понял, что прав. Не видеться год – еще не повод, чтобы выпить и выкурить все кайфы одновременно, не помня наутро половину из того, что было сказано.
– Нет, Саня. Я матушке обещал, – вывернулся Глеб.
– Ладно… – пробурчал Скрипкин, сворачивая к лавочке возле магазина.
Человеком Скрипкин был неплохим. По местным меркам – даже хорошим. Будучи одарен физически, мог позволить себе не водиться со шпаной. К тому же он был глубоко местный – его знала не только каждая собака, но и каждая кошка с мышкой в придачу. Скрипкин был чем-то вроде местного авторитета. Пацаны поглядывали на него с уважением.
– Ну, Гончар, рассказывай, чо там в Питере делаешь? Телок местных попробовал? Чо как там, а?
За убогостью выражений, знал Глеб, стояло искреннее любопытство. И не только телками, конечно, интересовался Саня. Он, возможно, хотел знать о жизни в общаге, новых друзьях. Просто спрашивать об этом как-то не принято. То ли дело – телки.
– Да офигенно, – вдруг услышал себя Глеб. И даже вздрогнул от неожиданности. – Телки красивые… – продолжил и немного похвалил себя Глеб. Пусть пока «телки» – Саня бы не понял «девушек», но уже «красивые», а не что либо сально-матерное…
– Ну а как там вообще?
«Вот это объем у вопроса», – удивился Глеб.
– Учусь. По пять пар в день. Пара – полтора часа, пятнадцать минут перерыв. Короче, как на работу… Так что бухать там особо некогда.
– Да ла-адно, – недоверчиво произнес Скрипкин, закуривая.
Протянул сигареты Глебу. И впервые в жизни Глеб отказался со словами:
– Я бросил…
Свою пачку он оставил дома, на столе, рядом с банкой с засушенными цветами.
Скрипкин уважительно посмотрел на Гончаренко и удивленно при этом выругался.
– Ну ты… Не пьешь, не куришь… И чего вы там целыми днями делаете? В театры ходите?
– В музеи! – парировал Глеб.
– Ты серьезно, Гончар? – напрягся Саня. – Значит, я в этой жизни вообще ничего не понимаю. Зачем тебе эти музеи? Пива взял… На море пошел…
– На телок смотреть или бычков ловить? – еле сдержав усмешку, спросил Глеб.
– Да нет, я серьезно!
– Ну и я… – перебил Глеб. – Чем наши-то занимаются? – попытался он разрядить обстановку. «Наши» – одноклассники, с которыми Глеб и Скрипкин сохранили связь.