Аденауэр. Отец новой Германии
Шрифт:
5 марта 1953 года умер Сталин. Даллес спустя четыре* дня отреагировал на это событие оптимистическим заявлением: «Эра Сталина заканчивается, начинается эра Эйзенхауэра». Аденауэр не вполне разделял этот оптимизм, но его ободрил тот факт, что новый госсекретарь решительно выступил в поддержку плана ЕОС. Возможно, эта позиция Даллеса стала главным фактором в том, что Рейн-хольд Мейер решил прекратить свою фронду и дал инструкцию представителям Баден-Вюртемберга в бундесрате ироголосовать-таки за ратификацию Боннского и Парижского договоров.
* Аденауэр еще не знал, что даллесовский энтузиазм в отношении ЕОС в немалой степени обусловлен глубокими сдвигами в военной доктрине США. Речь
Обо всем этом бундесканцлер узнал позже, в апреле, во время своего первого визита в США. Прежде он еще успел встретиться с итальянским премьером де Гаспери, который предложил ему обсудить новый амбициозный проект: план создания Европейского политического сообщества (ЕПС), которое должно было основываться на тех же принципах, что и доказавшее уже свою эффективность ЕОУС. Де Гаспери даже захватил с собой проект конституции ЕПС, составленный президентом Ассамблеи ЕОУС, бельгийцем Полем-Анри Сиааком. Аденауэр был в нерешительности. В принципе он был «за» и сам подумывал о чем-то в этом духе, с другой стороны, еще не все западноевропейские парламенты ратифицировали Парижский договор, и первоочередная задача состояла именно в том, чтобы сдвинуть с мертвой точки дело с ЕОС. Потом, естественно, дойдет очередь и до ЕПС, но не раньше, чем решится вопрос с ЕОС. В этом духе он изложил свою позицию итальянскому коллеге. Впрочем, все его мысли были уже, по-видимому, прикованы к предстоящему визиту в США.
2 апреля 1953 года лайнер «Юнайтед стейтс» с Аденауэром и сопровождавшими его лицами на борту вышел в море из французского порта Гавр, направляясь в Нью-Йорк. Условия путешествия были неблагоприятными: море штормило. «Почти все члены моей команды страдали морской болезнью», — вспоминал позднее Аденауэр, тщательно обходя вопрос о том, как он чувствовал себя сам. По прибытии в Нью-Йорк лайнер был встречен обычным оркестром сирен, у трапа его ждала толпа репортеров. Пресса была заинтригована: образ немца ассоциировался у американцев с фигурой эсэсовца или в лучшем случае бравого прусского офицера, а тут — личность сугубо штатская, да еще и мягко улыбается... На следующий день, 7 апреля, Аденауэр вылетел в Вашингтон. У трапа самолета его встречали вице-президент Ричард Никсон, госсекретарь Даллес и другие министры. Канцлер был явно тронут и взволнован: Америка — это всегда сильный возбудитель для тех, кто впервые вступает на ее землю.
Серьезных переговоров во время визита не предусматривалось, он носил скорее церемониальный характер. Естественно, имел место обмен мнениями по актуальным вопросам, порой он даже затягивался, но никаких новых инициатив с американской стороны не выдвигалось, все свелось к светским любезностям. Президент Эйзенхауэр заверил гостя в том, что он находится «среди друзей, которые принимают близко к сердцу проблемы свободной Германии». Состоялся торжественный акт присуждения Аденауэру ученой степени доктора права Джорджтаунского университета, все было, но словам самого новоиспеченного доктора,
8 апреля высокопоставленный визитер выступил с речью в Национальном клубе печати. К тому времени он уже изрядно подустал, а будучи усталым, имел обыкновение говорить до бесконечности. Аудиторию его двухчасовая лекция, произнесенная на немецком, едва-едва не усыпила: так долго в Вашингтоне, да еще и на непонятном языке, никто и никогда не выступал. В конце речи раздались аплодисменты: очевидно, журналисты так выражали свою радость по поводу окончания их мучений; для Аденауэра это было признаком того, что его слушали «внимательно».
Между тем речь действительно заслуживала внимания, особенно тот ее фрагмент, где оратор коснулся будущего Европы. «Каждая историческая эпоха, — заявил он, в частности, — имеет свои, свойственные ей задачи. В Европе все рациональные соображения говорят в пользу объединительного движения, конечной целью которого будут — когда-нибудь в будущем — Соединенные Штаты Европы». Как видно, идеи де Гаспери упали на подготовленную почву. Никто из вашингтонских комментаторов не откликнулся на эти слова, видимо, они их проспали. Но в европейских официальных кругах эти высказывания бундесканцлера наверняка взяли на заметку.
В плане церемониала самым трогательным событием было посещение американского военного кладбища в Арлингтоне. Аденауэра приветствовал армейский генерал, вдвоем они прошли вдоль рядов могил, сопровождаемые эскортом — трое офицеров, один из них, посередине, — с древком государственного флага Германии в руках. В честь почетного гостя был дан салют — двадцать один залп. Был возложен венок в память павших воинов обеих наций; Аденауэр, как это и положено, аккуратно расправил черно-красно-золотую ленту на венке и склонил голову в благоговейном молчании. Оркестр морской пехоты сыграл вначале «Звездно-полосатое знамя», а затем еще недавно находившуюся под запретом «Песню немцев». Присутствующие немцы прослезились. «Какой же долгий и трудный путь прошли мы от тотальной катастрофы 1945 года до этого момента в апреле 1953-го, когда в национальной усыпальнице Соединенных Штатов прозвучал немецкий национальный гимн!» — напишет Аденауэр позднее в своих мемуарах. Что же, патетика в данном случае уместна.
Разумеется, аденауэровская команда позаботилась о том, чтобы визит получил должное освещение в немецкой прессе. Осенью предстояли выборы, и описание того, как Аденауэра принимали в США, было козырной картой в избирательной кампании. В конце апреля Боннский и Парижский договоры были наконец ратифицированы и бундесратом. С избирательной реформой, правда, пока так ничего и не получалось, но в остальном все, с точки зрения Аденауэра, шло как нельзя лучше.
Все чуть-чуть не испортил Черчилль. Вообразив себе, что со смертью Сталина открылись новые перспективы на установление прочного мира, он выступил с инициативой безотлагательного созыва совещания трех держав — Соединенных Штатов, Великобритании и Советского Союза на высшем уровне.
Его речь в палате общин 11 мая, где он изложил эту идею, изобиловала возвышенной риторикой, рискованными историческими параллелями и некоторыми явными ляпами. Готовя ее текст, он проигнорировал советы высших чиновников Форин офис, таких, как Пирсон Диксон, Уильям Стрэнг и Фрэнк Робертс, оставил без внимания возражения американцев и даже не позаботился заранее проинформировать французов, которые и без того восприняли свое исключение из круга участников предполагавшегося саммита как глубокое оскорбление. Впрочем, о предстоящем демарше премьера не знал даже его министр иностранных дел Антони Иден, который в это время лежал в больнице но поводу удаления камней из желчного пузыря.
Диверсант. Дилогия
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
