Адгезийская комедия
Шрифт:
– Открывай окна, - приказала она.
– Мотыльки…
– Ты русский язык сечёшь? Открывай, кому сказала!
Я покорно, послушно, аккуратно, без всякого страха открыла окно.
– Пошли, - Зинаида Алексеевна была уже за окном. И я послушно «вышла» за ней, мы облетели дом, причём она увиливала от веток,
Мы приземлились на помойке.
– В строительный мусор выбросила?
– Д-да…
– Тебе повезло. Четыре дня не забирали мусор. Ищи швабру. Мою! Любименькую! Несчастненькую! Швабру!
– Хорошо, хорошо. – Я старалась не смотреть на Зину и не пораниться о гвозди, которые наверное торчат из каких-нибудь деревяшек. Но как… Темно ещё, - блеяла я.
– Тут же всё завалено, досками, старой мебелью и…
– Как выбросила, так и найдёшь.
– Но вы же мне поможете?
– И не подумаю. Ты мне хоть раз помогала? Да вы с бабкой со мной даже не здоровались.
– Я всегда здоровалась, всегда, - я стала либезить и заискивать, как голодная побитая собачонка, я стала смотреть на Зину преданным подобострастным взглядом, лишь бы она не заставляла искать меня среди досок швабру.
– Да ёжкин кот! Ищи давай швабру. Светло уже. Ну!
И я получила сильнейший подзатыльник, такой, что впечаталась в центр контейнера, чуть не напоролась глазом на шершавую доску с гвоздём. Доска торчала из старого полированного гардероба, похожего на гроб. Полировка искрилась в свете фонаря. Фонарь стоял не у помойки, а чуть поодаль, у тропинки, которая к этой помойке шла. Рядом с фонарём неявно, но прослеживался силуэт…
Я расплакалась: ну как я найду, мне в ногу кажется впился гвоздь.
– Ты
– Н-нет, я всё контей… бак…, - я не могла говорить, слёзы душили меня. Контейнер - гигантский кузов мусорки, рядом с ним тоже всё завалено барахлом, какими-то мешками, вёдрами, всё гремит и воняет.
– Какой тебе тут бак? Это контейнер, русского языка не знаешь? Тьфу ты, сразу заметно, что спортсменка. Спортсмены никогда умом не блистали. Тут оставила?
– Я только санки в бак, в… контейнер бросила, и… коврики, я… - я пыталась сказать о детских санках и резиновых ковриках, которые Сеня естественно вынес на помойку по моей просьбе.
– Коврики, - передразнила Зинаида Алексеевна, - в свете фонаря и серости рассвета она выглядела как бешеная бабка-супергерой и ей действительно для полноты образа не хватала какой-нибудь ёжкиной метлы. Волосы у неё развевались, хотя ветра не было от слова «вообще», халат мерцал, ноги были обуты в калоши, а сверху гольфы, и тоже в розочку, она просто вся переливалась этими розочками. – Коврики она выкинула. А ты знаешь, какие они были нужные кому-то, качественные, толстые автомобильные. Ты бы могла дома у себя их положить, и Сене своему наказать отвезти в своё дом, помочь маме, она и так нервная и больная…
– Я… я не подумала. Я… я… один оставила, он перед дверью лежит, а остальные.
– Ну ладно. Покопаюсь, пока ты ноешь, ненавижу нытиков, ненавижу тебя и твою бабку-баронку, сидит себе, восседает на… - такое впечатление, что она говорила о моей бабушке, что бабушка, где-то сидит, я-то не сидела, а стояла на коленях в мусоре и боялась двинуться, чтобы на что-то ещё не напороться. Зинаида Алексеевна стала греметь где-то рядом с контейнером, а я замерла и всхлипывала от испуга.
Конец ознакомительного фрагмента.