Адгезийская комедия

Гуревич Рахиль

– Да. Ты на пределе. Не лей ты эту химию так много! От неё разводы не исчезают.

– Зато обезжиривает. – Я можно сказать взбесилась и в то же время приуныла.

– Я хочу Мальвин тебе… ты знаешь, как я к тебе отношусь.

– Не знаю, - буркнула я.

– Мне больно смотреть, как ты убиваешься последний год. Это невыносимо. Хорошо, что вирус так вовремя пришёл, а…

– Что «а»?

– Доплавалась хрен знает до чего.

– На сотне-то? Да ни одна девчонка не погибала на соревах. Это только вы безмозглые

тупые мужики.

К сожалению, за десять лет тренировок я слышала несколько историй о смертях на соревах, но всё это было на четырёхсотке и больше, и всё какие-то спортинтернаты. Но когда я плыла двухсотку батом, я благодарила бога, что для бата двести - крайняя дистанция.

– Извини, Мальвин. Извини, - Сеня потащил ведро в коридор.

– Я сдалась, Сень. И я сдалась давно.

– Ты изменилась Мальва.

– Смотри: пол снова в белых разводах, говорила же.

В общем, назревающий конфликт сошёл на нет. Поболтали ещё о стенах и прочей строительной лабуде, о наших бассейновских, и снова вышли – не в магаз, а прогуляться.

У входной двери замерли. На неё был налеплен лист а-4. Крупными уверенными буквами от руки выведено: «Соседи! Убирайте за собой!»

– Как в общественном туалете.
–  Сеня подмигнул.

– Просто кринж. Всё-таки Катя обиделась на моё меркантильное замечание. Но! Пусть висит. Пусть все видят, какие они дебилы. – Я сказала это громко, обращаясь к двери соседей.

Я с шумом захлопнула дверь. Мы тащили мешки с мусором, чёрные, туго набитый. Пока собирала в них отодранные обои и прочий мусор, я прозвала, эти мешки мешками для трупов.

Когда спускались на лифте, Сеня сказал:

– Заметила: у вас камеры на каждом этаже?

– Я знаю.

– Что-то у вас тут происходило, раз так разорились на слежение? Я у подъезда видел больного, ну… алигофрена в самом расцвете сил.

– У этого алигофрена мама профессор, работала с моей бабушкой. Он добрый, просто не говорит почти.

– Меня обругал, когда я в лифт байк затащил.

– Он всегда не любил велосипеды. Его вообще-то Смерч зовут, то есть – прозвище у него такое.

– Ироничненько.

– Я его помню по детству, его моя бабушка всегда жалела. Я ему конфеты дарила и иногда кувшинки с пруда, знаешь Каменный пруд? Он меня звал «вш-вш» - это значит на его языке «кувшинка». Смерч добрый.

Мы почапали к помойке. Я шла чуть позади и не могла оторвать взгляд от Сени – он ещё вырос, плечи у него вроде как ещё развились (одна я чахну). Тяжеленный мешок Сеня выбросил играючи, именно тогда я впервые отметила, что Сеня мне понравился…

Глава одиннадцатая. Прогулка

Начало лета – любимое время. До осени целая вечность. Июнь как новый этап, новая жизнь, тем более июнь без экзаменов. Всегда в июне перемены. Раньше – бабушка и Веретенец, затем – лагеря. Лето – праздник чила.

Всё летом по-другому, не так как в обычной жизни… Но и время бежит быстрее. Зимой-то тя-янется-по-отянется. А летом – вж-ж, только успевай ловить. Летом как-то совсем по-другому устроен сам уклад жизни. После утренней трени – не школа, можно прийти и спать. Если в лагере, то вообще классно, всегда найдётся занятие, всегда что-то новое, новые впечатления, новые люди, знакомства, общение, я в лагере не тушуюсь.

– Ты как? – спросил Сеня, когда мы вышли на круг, Веретенец – он по кругу, с небольшими ответвлениями. Изредка нас обгоняли бегуны, да вообще людей было достаточно – воскресенье же, а к вечеру станет ещё больше – все вернутся с озера.

– Я норм. Если не считать, что забросила окончательно пробежки. Я заменила их на силовые. Тут, Сеня, всё по-другому. Впервые меня не колбасит после нашей тысячной перебранки.

– Ты всегда была спокойна, как снежный головастик. Это меня колбасило. Я тебя хорошо знаю, Мальва, ты злая.

– Я другая. Я смирилась, Сень, без шуток. Веретенец – подарок мне, вроде отпуска, как у взрослых. За неделю я освоилась в квартире и Веретенце, жизнь вошла можно сказать в привычное новое строительное русло и я как все возрастные тётки выхожу по вечерам на прогулку.

– Знаешь, Мальвин.

– Не знаю.

– Я вижу, ты изменилась сильно. Я тебя и не узнал. Я уже говорил тебе там…

– Где там?
–  вот таких разговоров с Сеней я опасалась. Понятно, что я ему нравлюсь. Жаль, что шансов у него ноль. Но я так ему обрадовалась. Я реально одичала за первую неделю полной самостоятельности.

– Ну в доме. Ты очень изменилась.

– Вот что вирус животворящий делает.

– Да. Но тебе идёт.

– В смысле?

– Такая худоба. Небось, сохнешь по Кириллу.

– Как ты догадался? – хотелось быть ироничной, но получилось плоховато.

– Да у тебя на лице всё написано.

– Снова гонишь? – я рассмеялась. – Я вкалываю как папа карло, живу в склепе. У меня все мысли о стенах, плитке и потолке. Выхожу из склепа в сумерках. А это, скажу я тебе, небезопасно, особенно сумерки пятницы. Ужинаю в одиннадцатом часу, а в три ночи я уже просыпаюсь, и так всю неделю. Но конечно «ты думаешь только о Кирилле». – Передразнила яи с нажимом закончила: - ТЫ думаешь о Кирилле, а не я.

– Ну ладно, ладно. Извини. Ты там не особо напрягайся. Я тебе помогу, как смогу.

– Я, знаешь, чувствую себя расшатанным механизмом. Но с завтрашнего дня возобновлю пробежки.

– И силовые в склепе не бросай.

– Думаешь, остроумный? Но ладно, ты лучше зацени. – Я подмигнула Сене.

– Что? – Сеня стал оборачиваться.

– Никто масок не носит. Народ не пуганый. Но в магазинах требуют. Наш друг Смерч и не пускает без маски.

– Он что в магазине людей распугивает?