Адгезийская комедия
Шрифт:
– У нас тут дежурство, вы весь коридор захламили, а теперь побелкой попачкали.
Я посмотрела на тамбур. Реально шли белые следы, множество следов. Вот засада-то…
– Хорошо. Я всё уберу через минуту. – Я мило улыбнулась.
– У нас дежурство. По пятницам.
Странно, подумала я, в эту пятницу я не слышала, чтобы кто-то убирался. Я же целый день была здесь.
– В пятницу вы должны были убираться. – Она как тролль читала мои мысли.
– Извините.
– Угол чтоб разобрали!
Я проглотила этот командный тон. Только затосковала
– Слушайте: а где Зина-то? – спросила я.
И эта девушка, дохля, тонкая как ветка… по- собачьи бассейн и то не осилит, отвечает:
– Что Зина? – хамит, то есть.
– Зина, извините, где? Хотелось бы узнать, всё-таки…
– Умерла Зина, - бросила она, развернулась и пошла по тамбуру к выходу.
– Мы теперь собственники!
Собственник – отвратительное мерзкое слово, жадное какое-то…
– Когда? – обратилась я к удаляющейся спине.
– Тринадцатого июля, - ответила спина и щёлкнула замком тамбурной двери.
– В том году? – я расстроилась и реально забыла, какой сейчас месяц.
– Нет, в этом, - дверь открылась и снова защёлкнулась.
– Хамло, - заключил Сеня.
– Вопрос конечно глупый, сейчас-то июнь. Ох, - я расстроилась и села на табурет в коридоре.
– В позатом году мы ещё с Зиной общались по осени…
– А кто это вообще?
– Бабушка с Зиной не разговаривала и не здоровалась. Но мы с Зиной после бабушкиной смерти дружили, ну как дружили… поддерживали связь. Как оказывались в Веретенце, так заходили к Зине. Иногда она к нам заезжала. У неё и ключи наши были, трубы-то старые, иногда текли, она следила.
– А это тогда что за женщина?
– Ну получается, жена Зининого внука. Зина рассказывала, что оставит ему квартиру.
– То есть ты их не знаешь?
– Внука знаю, помню по детству. Он не сильно изменился. Возмужал. Всегда здоровался со мной за руку и говорил: «Привет Мальвёныш». Он мне казался тогда таким взрослым, а был-то чуть старше нас сегодняшних… Женился на этой дуре. Ты видел когда-нибудь такую аристократическую худобу на грани с дистрофией? На меня не смотри, я свой вес верну, как только в бассейне окажусь.
– Это да… дохлая предельно, я ему не завидую.
– Сень! Надо убраться в тамбуре. Помоги, а?
Пока ползала вместе с Сеней по тамбуру с ведром и тряпкой, пока перетаскивала к лифту и выкидывала на помойку вещи, стоящие в углу около бабушкиной квартиры, я мучилась вопросом, что совершенно не знаю, как бороться с этой белой пылью. Она стоит невесомая и оседает постепенно как тополиный пух. И как быть с обувью – я ж не могу летать по тамбуру, а в квартире всё белым-бело, сколько не мой. А что же будет, когда стены начнут штробить, думала я, меняя воду и драя после квартиру, скоро же приедет электрик. Пыль будет стоять как лондонский туман… В книгах по ремонту (я их листала по вечерам), ничего о пыли не писали. Сеня загуглил, а то за последние дни я ни разу в интернет не зашла. Оказалось, всё предельно просто – надо вымыть квартиру и класть
Я пожаловалась Сене, как в первый же день от шлифовки рам у меня запорошило все глаза:
– Купила себе глазные капли, а дядя Вася привёз врачебную маску и такой серьёзный намордник для красной зоны. И всё – больше я не вдыхала микрочастицы старой краски, а глаза перестало резать и колоть через три дня.
– Но пыль лезет и на кожу, – заметил Сеня.
Сеня долго ещё возился в коридоре, вернулся, плюхнулся от усталости на диван:
– По-моему они бесятся, что ты просто тут есть, а не из-за грязи.
– Из-за грязи.
– Это ты по её спине определила?
– Очень много людей бесится, если грязно.
– Нет, Мальва. Тамбур месяц точно никто не убирал.
– Как ты понял? Там же пыль белая от нас.
– Под ковриками грязь давнишняя, и под их ковром тоже. Дело не в уборке вообще.
– В уборке.
– Она просто хотела на тебя посмотреть.
– Нет. Шум. А у них ребёнок.
– Нет, Мальва, нет! Я видел – она изучала тебя. Дело не в шуме и не в ребёнке.
– Может им завидно?
– Из-за чего?
– Вы ж квартиру сдаёте.
– Да ну, ерунда. Никакой выгоды, одни проблемы. Мама надеется: вдруг папа объявится? Мы ради папы и ради памяти бабушки тянем эту квартиру. Ещё один такой наезд и я размозжу ей черепушку.
– Мальва! Без своих выходок, прошу!
– Я шутила.
Ближе к вечеру снова раздался нервный нетерпеливый трезвон в дверь. Сеня рванулся к выходу, но я сделала знак: разберусь сама. Это становилось невыносимо. Я открыла дверь молча, не говоря ни слова.
– Ой! А где всё? – и дохля указала на угол рядом с нашей дверью.
– Кое-что выкинули. Вы же сказали убрать.
– Нет! – запротестовала дохля. – Там швабра Зинаиды Алексеевны! Там веники и совок для дежурства!
Тамбур, в котором никто не дежурит… Я прекрасно знала, что Зина при мне не ставила никуда никакую швабру, я прекрасно помнила, что тамбур был заставлен калошницами, шкафчиками, тумбочками. И ещё мне показалось странным, что теперь дохля так уважительно вспоминает Зину и называет Зинаидой Алексеевной.
– Я такие древние швабры видела только в музее СССР.
Такой музей организовали в библиотеке, куда Сеня затащил однажды меня. Я удивилась тогда: в библиотеке его все знали, и так приветливо с ним общались, а на меня смотрели как на пришельца почему-то. Сеня сказал, что я отличаюсь от посетителей библиотек, они все неспортивные, в очках, бледные. Ну это да. У меня кожа смуглая такая, все на меня обращают внимание, я привыкла.
– Не беспокойтесь. Мы поставим современную швабру, и веник, и совок. Сеня! Принеси! Там на балконе в углу выбери получше!