Адгезийская комедия
Шрифт:
Он прошелестел мимо стола и сел напротив окна. Кирилл! Собственной персоной. Я тоже села на диване, облокотившись на задник, подложив под спину подушку.
– Как ты вошёл сюда?
– Так дверь не закрыта.
И я поверила, даже не сомневалась, только удивилась: вроде бы закрывала.
– Странно.
– Ты с головой вообще не дружишь. Ты снаружи ключ оставила, глупая, - Кирилл сказал это таким добрым голосом.
– А как ты узнал, где я сейчас?
– Ну знаешь, любовь не знает преград.
– Спасибо! – Вы не представляете, как я была
– Конечно я тебя нашёл, естественно. Я хочу сказать, что пришёл с тобой попрощаться.
– Ты уезжаешь?
– Да я уезжаю.
– Далеко?
– (Бабушка в детстве предупреждала, что нельзя спрашивать «куда?», надо спрашивать «далеко ли?»)
– Мальвина! Я уезжаю просто домой. Ты предпочла меня другому. – Я не удивилась тогда пафосу, но позже, вспоминая, именно из-за этой фразы, громоздкой и тяжёлой, несмотря на краткость, я засомневалась: а Кирилл ли передо мной. Но в тот момент сомнение длилось четверть секи – поверила как дурочка.
– Кирилл! Я тебя никому не предпочла. Я люблю только тебя. Очень давно. Я так мучаюсь.
– Рассказывай, - лицо Кирилла освещалось лампой. Он был красив как никогда. У него были мелкие желтоватые зубы – единственный изъян. Но сейчас и зубы поблёскивали; он был божественен в своей белой обтягивающей брендовой футболке (Киря носил только белые), он так грустно улыбался. Я аж прослезилась. – Ври больше. Ты сегодня весь день провела с этим спинистом-гигантом.
– Да что ты! Он просто недалеко…
– Просто недалеко у вас зашло в первый раз, - перебил меня Кирилл. – Думаешь, не знаю, как радовалась, как мысленно прыгала от счастья? Я всё знаю!
– Неправда!
Я удивилась: Кирилл так много говорит, он же в основном молчал, а если говорил, то о плавании, об остальном ёмко и метко, со злой иронией. В плавании же каждый сам за себя, в юниорах борется уже не с соперниками, а с таблицей разрядов. В плавании много дисциплин, каждый считает свою дистанцию и свой стиль самым крутым, а остальных с их стилями и с их дистанциями принимает спокойно, опосредованно. Нет пловцов сильных во всём. Неужели он приревновал?
– Как ты его не послала-то? Он тебе втирал разную фигню, а ты уши развесила, смирилась. Да: он мастера взял, но призы никогда не потянет, вот и тебя за тобой тащит… А как он зимой снеговиков-то дубасил? Вот умора-то! Вот герой!
– Извини, Кирилл. Такого больше не повторится. Я очень и очень хочу с тобой быть. Хочешь, я поклянусь? – эти слова вырвались сами собой, помимо воли. «Поклянусь» – слово-то какое дикое, из страшных сказок.
– Рассказывай. Предавший один раз, предаст и во второй. Прогонишь, перестанешь общаться, тогда видно будет.
– Но мы с детства, он мой друг…
– Ну всё, прощай тогда.
– Подожди Кирилл! Не уходи! Не бросай меня! Подойди! Обними меня, пожалуйста.
– Лучше ты ко мне. А то… Как-то неудобно вот так сразу, ну же…
Я встала – между диваном и столом совсем узкий проход. Я наткнулась на Сенин короб с перфоратором - он привёз инструмент… Кирилл сидел и загадочно
Глава вторая. Швабра
Очнулась я на диване под пледом, лампа не горела, за окном не брезжил, а накатывал рассвет… То был сон! Сон! Я лежала и приходила в себя, с меня катился пот. А где сквозняк-то? Откуда духота? Я лежала как парализованная, как полоумная, и счастливо улыбалась. Я думала: надо сказать Сене, чтобы больше не приезжал, надо вернуть инструменты, поблагодарить и вернуть. Сеня! не надо приезжать, а Кирилл, Кирилл… он мой! Мой навсегда!
– Ты почему мою швабру выкинула, а? – на месте, где сидел Кирилл, возникла тень, загораживая слабый рассвет. Тень махала руками-мельницами. – Где моя швабра, отвечай!
– Зинаида Алексеевна, здравствуйте! – обрадовалась я.
– А мне сказали, вы умерли.
– Я умерла тринадцатого июля, а сейчас июнь, слава богу!
– Я то же самое её спросила: в этом году?, а она: в прошлом.
– Кто? – Зинаида Алексеевна встала и поставила руки в боки.
– Так жена вашего внука. Дох… То есть Катя.
– Ой, Мальвина, такая милашка Катюша. И как она могла так ошибиться. Правнучка у меня маленькая, красотуля, правда же? Верещит, аж ужи закладывает. Вся в меня.
– Угу.
– Что с тобой произошло?
– В смысле?
– В свинарнике живёшь, посмотри! Холодильника нет, чай в комнате кипятишь, крошками всё засыпала, а я между прочим босикоо-ом, босико-ом-м-м. – Она страшно замычала, как корова, я успела подумать, что соседи снизу точно сейчас прибегут. Зина пошла в обход, мимо стены, встала у меня в изголовье:
– Швабру гони, дрянь такая! Очистила угол!
– Так я думала – хлам.
– Это ты, дрянь, хлам!
– Сейчас, сейчас, я сама переживала честно, случайно вышло.
– Ладно врать-то! Поставила пластиковую хрень и думаешь отвяжешься теперь? А ну…
Она схватила меня за шкирку, я впилась руками в её руку, но Зинаида Алексеевна, несмотря на преклонный возраст, оказалась сильнее – она меня вытащила с дивана, футболка на мне треснула. Я взбесилась и стала бороться, трясти Зинаиду Алексеевну за грудки (она была в своём самом красивом халате, из плотного шёлка, в розочку - халаты были её страстью). Я трясла и бормотала что-то вроде: ну вы совсем в деменции, что вам от меня надо, мы же всегда так хорошо… Я не смогла закончить своё бормотание, я получила удар такой силы, что упала на диван головой назад, хорошо, что спинка у дивана мягкая… Диван понятно перевернулся – один угол-то перевешивал, я скатилась на пол. Я лежала лицом вниз, схватилась за ножку стола, не успела даже очухаться, как злая соседка схватила меня за подмышки и поволокла к окну – там от спинки дивана до окна всего метр. Но как она пролезла в этот проход со своей жирной филейной частью?