Адин Штейнзальц отвечает на вопросы Михаила Горелика

Штайнзальц Адин

— Уважаемый рабби, последние пятнадцать лет вы пытаетесь привить российским евреям интерес к иудаизму. Но почему, по-вашему, в России не произошло того, что можно было бы назвать еврейским национальным пробуждением?

— Как вы справедливо заметили, я пытался расширить и углубить интерес российских евреев к иудаизму, — в этом и состояла главная цель. Что же касается пробуждения в широком смысле, то могу ответить вам следующим образом: у всех народов в СНГ произошло национальное пробуждение, у евреев — в значительно меньшей степени. Почему — вопрос чрезвычайно сложный; быть может, речь идет

о единственном успехе Сталина, которому удалось сломать еврейский народ. В остальном, на мой взгляд, он преуспел не слишком.

У российских евреев полностью исчезло ощущение национальной гордости; между тем именно эту гордость мы пытаемся пробудить на протяжении последних пятнадцати лет. Ведь признаться в своем еврействе можно двумя способами. Первый из них подразумевает, что я не виновен в том, что — еврей, и если бы мог, от этого бы избавился. Но можно положить точно ту же песню на другую мелодию — объявить, что я получил свое еврейство по наследству и отнюдь не собираюсь от него отказываться. Напротив, будучи персоной королевских кровей, я готов взять себе в жены только принцессу.

Одна из главных проблем состоит в следующем — раньше евреи жили довольно скученно, в каждом городе было известно, где именно они обитают. Сегодня такого нет, евреи повсюду, и при этом не поддерживают друг с другом отношения; посему почти невозможно выяснить, где они есть, а где их нет. Мне рассказывали о таком случае — представители «Джойнта» явились в некий город в Сибири и направились к мэру, о котором было известно, что он — еврей. Мэр ничего не знал о других своих соплеменниках и порекомендовал посланникам «Джойнта» обратиться к некой даме из местного дома культуры, сказав, что, может, она в курсе. Выяснилось, что сама эта дама — еврейка, о чем мэр не догадывался, несмотря на то что они вместе проработали лет двадцать. В общем, взявшись за поиски евреев, люди из «Джойнта» выяснили, что таковых в упомянутом городе — полторы тысячи. При этом каждый еврей предполагал, что он — единственный в этой местности.

Я сам побывал во множестве мест, от Калининграда и до Хабаровска. Помнится, в Алма-Ате мне сказали о том, что многие до сих пор боятся признаться в своем еврействе — и это не на Украине, а в Казахстане, где антисемитизма никогда не было.

Одно дело, когда евреи собраны в одном месте и к ним можно обратиться как к общине; совсем другое, когда они рассеяны — в этом случае до них весьма трудно добраться. Мы пользуемся, конечно, еврейскими газетами, но с их помощью отнюдь не всегда удается установить связи и отношения, ведь аудитория некоторых из них не превышает пары десятков читателей; впрочем, это только часть проблемы.

Имеется и другая — еврею советскому и постсоветскому об иудаизме известно меньше, чем ничего. То, что он знает, чаще всего не имеет никакого отношения к действительности; кроме того, у него нет воспоминаний, связывающих его с еврейством.

Там, где советская власть утвердилась позже, памяти осталось больше — например, в Молдавии; в России, напротив, евреи ничего не помнят. Посему задача наша особенно сложная — нам следует обучить не тех, кто желал бы узнать об иудаизме, но тех, кто уверен — иудаизм отнюдь не является предметом, который надобно знать.

Хочу напомнить вам и о следующем обстоятельстве: когда открылся железный занавес, первым делом в Израиль выехали те, кто испытывал интерес к еврейской теме. Еще раньше,

в 1946 году, Советский Союз покинула группа хабадников, о которых один идишский автор в своих воспоминаниях написал, что хабадники единственные в России сохранили человеческий облик.

Исторические примеры свидетельствуют о том, что, дабы уничтожить народ, достаточно убить или же выслать его лидеров, — без них все рассыплется. То же произошло и в России. Да, конечно, осталась еврейская интеллектуальная элита или же те, кто весьма преуспел в финансовом смысле; но как евреи они — ничто. Люди эти могут быть преуспевающими или талантливыми, но они ничего общего не имеют с иудаизмом.

Таким образом, последние 15 лет мы имели дело с общиной, лишенной лидеров; при этом за нами не стояли ни политические, ни финансовые организации. Мы не могли покупать людей — мы их только убеждали, а это не в пример труднее; в том числе мы выпускали книги.

Но, конечно, невозможно ждать, чтобы человек, прочтя книгу, кардинально изменился. Судя по моему не такому уж бедному опыту, у евреев подобной конверсии практически не бывает, в отличие от представителей других народов. Русский встает утром — и вот он уже новообращенный христианин; с евреями этого не происходит.

Причина — в еврейском упрямстве, жестоковыйности; еврея никуда невозможно сдвинуть. С религиозным евреем ничего нельзя было сделать, он стоял на своем до конца, и та же черта проявляется в еврее нерелигиозном; таков наш характер.

Я был знаком с одним человеком, являвшимся секретарем палестинской компартии (ПКП), нелегальной при англичанах. В 1929 году эта компартия поддерживала учиненные арабами погромы, полагая их антиимпериалистическим деянием. Секретарем ПКП был польский еврей Бергер (Барзилай), которого англичане схватили и выслали в Россию, а там он стал заместителем председателя Коминтерна Димитрова. В 1936 году Бергера взяли, началось расследование; как и все, он признал свою вину, но когда дело дошло до суда, стал все отрицать. Собственно, эта история повторялась трижды — он во всем признавался, а на суде категорически отрицал собственную вину.

Следователи были изрядно утомлены; в конце концов его отправили в Сибирь на 25 лет. Бергера освободили в 1948 году как польского гражданина; в Израиль он приехал уже религиозным евреем, одетым в черное, с бородой. Увидев его, я сказал, что для того, чтобы в чем-либо убедить еврея, следует сослать его на 25 лет в Сибирь, — быть может, это на него повлияет. Все прочие методы не очень работают.

— Скажите, рабби, почему вы не используете современные формы воздействия на общественное мнение, как в России, так и в других странах? Я имею в виду средства массовой информации, к которым успешно прибегают исламские теологи, — к примеру, Тарик Рамадан во Франции регулярно возникает на телеэкранах.

— На самом деле я тоже появляюсь на французском телевидении. Наверное, Франция — единственная страна, где я не могу спокойно пройтись по улице. Меня узнают, причем зрители полагают, что точно так же, как они видят меня, я вижу их, а посему — узнаю. В других странах, конечно, такого нет, но там мы тоже предпринимаем попытки воздействовать на общественное мнение.

Проблема тут следующая: когда некто выступает в синагоге, он обращается к кругу своих знакомых. Но в той же России, к примеру, у нас практически нет «своих людей».