Адмирал Канарис - "Железный" адмирал

Славин Станислав Николаевич

Правда, правительство не хотело, чтобы налогоплательщики узнали правду о секретном финансировании армии и флота. Поэтому Фрице дали всенародно оперировать лишь немногими фактами. И он в конце концов выдал такой вердикт о Ломане: «На свой страх и риск он поставил на огонь слишком много горшков. Вот и не заметил, да и не мог заметить, когда его горшки стали закипать, а то и выкипать».

Однако далеко не все отнеслись к случившемуся столь благодушно. Новый министр рейхсвера, генерал в отставке Вильгельм Тренер, не хотел терпеть возле себя офицеров, которые дурачат начальство. Он затребовал перечень секретных

проектов вооружения флота, были допрошены все офицеры морского ведомства, которые были знакомы с Ломаном. Пришлось отчитываться и Канарису. Он, как обычно, выкрутился. «Хотя в некоторых операциях Ломана в Испании мне приходилось участвовать, об остальных его предприятиях я ничего не знал».

Канарис предпочел отмежеваться от своего бывшего товарища. Он умел вовремя избавляться от ненужных связей, «сбрасывать балласт». Впредь он заклинал своих знакомых от каких-либо деловых отношений с Ломаном: «Любое коммерческое предприятие, которое он возьмет в свои руки, обречено на провал».

Причем он не ограничивался словами. Когда Эче-варрьета сказал ему однажды, что Ломан просит снова взять его в партнеры, Канарис принял все меры, чтобы этого не случилось.

В свою очередь, Доннер защищал Канариса, своего ближайшего помощника: «Он не только не участвовал в афере Ломана, но, наоборот, умно и энергично помогал навести порядок...»

И все же Канарису не удалось выйти сухим из воды.

ОХОТА НА ЛИСА

В левой прессе не хотели мириться с тем, что «он с ловкостью своего греческого предка скрылся за терпеливой спиной комрада Ломана», как писала «Вельтбюне».

Этот орган радикальных пацифистов и социалистов, не страшась упреков в государственной измене, требовал распустить рейхсвер. На страницах «Вельтбюне» примерами махинаций Канариса иллюстрировалась вседозволенность, царящая среди немецких военных. Писали, что он использует флотскую контрразведку в интересах правых радикалов, что он стоит за шведскими сделками завода «Юнкере», что он, а не Ломан загорелся идеей снимать националистическое кино.

Большинство подобных «разоблачений» были далеки от действительности, но не в том было дело. В прессе разыгрывалась целая кампания против Канариса. Его представляли самым опасным для республики офицером в рядах ВМС, «самым хитрым среди военной касты». Ему припомнили 1919 год, участие в подавлении народных волнений, создание рейхсвера и прочие грехи.

Особенно резко нападал на Канариса социал-демократ Дитман. Для многих морских офицеров это имя звучало как оскорбление еще с 1917 года, когда после стачки командование ВМФ потребовало от рейхсканцлера привлечь к суду Дитмана и еще двух функционеров НСДПГ — за попытки склонить матросов к измене. Однако доказательств у обвинителей оказалось мало, до суда дело так и не дошло.

И вот теперь Дитман опять напал на флот. Канариса послали участвовать в слушаниях, проводимых депутатами. 23 января 1926 года он прибывает в рейхстаг. Первая же его фраза прозвучала вызывающе.

«Депутат Дитман, — начал Канарис, — попытался доказать, что развал флота вызван не революционной агитацией, а всякого рода злоупотреблениями, в особенности промахами офицеров. Эти чудовищные обвинения я сразу же вынужден отвергнуть».

Среди

присутствовавших социал-демократов послышался смех. Кто-то крикнул: «А ну попробуй!..»

Но вскоре левым стало не до веселья. Чем дольше говорил Канарис, тем раздраженнее становились реплики коммунистов и социал-демократов.

«Я докажу, — говорил Канарис, — что зачинщики мятежей были тесно связаны с НСДПГ. Влияние, исходившее от этой партии, было гибельно для флота, именно им объясняется упадок дисциплины и общий развал на флоте».

И он принялся цитировать протоколы трибунала, когда-то осудившего главарей стачки. Почти каждый из арестованных говорил, что только под влиянием главарей НСДПГ они решились объявить стачку.

«Несомненно, что сам факт связи матросов с партией, которая находилась в оппозиции правительству и любой ценой стремилась к заключению перемирия, рано или поздно приведет к краху, — доказывал Канарис, — поскольку вызывает у военнослужащих нежелание выполнять свои обязанности».

Далее он рассказал, что на флоте были убеждены: немедленный арест зачинщиков помог бы делу. Этого не произошло, и вина за бунт ложится на тех, кто этого не допустил.

В общем, Канарис допек левых настолько, что депутат от коммунистов Розенберг попросил прервать заседание, «потому что, по моему мнению, для большинства членов комитета оскорбительно сидеть рядом с таким представителем правительства, как капитан Канарис». А его коллега из СДПГ усмотрел в происходящем «наглый выпад со стороны министерства рейхсвера».

А депутат Мозес ехидно поинтересовался, «не является ли одним и тем же лицом капитан третьего ранга Канарис, выступающий сейчас перед нами, и капитан-лейтенант Канарис, который участвовал в заседании суда над убийцами Либкнехта и Розы

Люксембург, а затем помог осужденному Фогелю бежать?»

Канарис добился своего. Внимание переключилось с сути проблемы на его персону. Он надменно заявил: «Упреки в мой адрес совершенно несправедливы. Но защищать себя я не намерен. Ответ даст министерство рейхсвера», — и чеканным шагом вышел из зала.

* * *

Понятное дело, в адрес комитета тотчас пришло опровержение из министерства рейхсвера. «Обвинение капитана третьего ранга Канариса в том, что он содействовал побегу обер-лейтенанта Фогеля, полностью необоснованно, как установлено в ходе расследования...»

С такой индульгенцией, казалось бы, наш герой мог спать спокойно. Однако он понял, что теперь левые никогда не простят ему дерзкое выступление в рейхстаге, будут следить за его действиями и клеймить все, что бы он ни делал.

Так оно и вышло.

Его обвиняли в том, что он давно уже замышляет свергнуть республиканский строй. Припомнили его тайные связи с подпольными организациями вроде «Консула». Главный редактор «Вельтбюне» Карл фон Осецкий заявил даже, что в ноябре 1923 года люди из окружения Канариса просили британское правительство в случае путча в Киле ввести войска в Шлезвиг-Гольштейн и защитить путчистов от берлинских властей.

Ему припомнили, конечно, и как он старательно отводил обвинения от убийц Либкнехта и Люксембург. Коммунистическая газета «Вельт ам Абенд» высказалась без обиняков: «Будучи судьей, Канарис совершил преступление, за которое надо отправлять на каторгу...»