Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Кручинин Андрей Сергеевич

А Россия помнила о Колчаке, какой-то таинственной интуицией выделив его из ряда многих, слишком многих промелькнувших за последние месяцы лиц. Всего лишь «один из» командующих флотами, не слишком удачливый в своих первых попытках обуздать стихию, «политический деятель», не успевший выйти на политическую сцену… – в смутное время, когда имена вспыхивают и угасают мгновенно, погружаясь во мглу забвения, Колчак неизменно живет в «общественном сознании» в качестве угрозы или надежды.

В общем, нетрудно понять, почему именно его образ витает над окончательно революционизирующимся Черноморским флотом, как призрак возмездия: «Слыхал? К Дарданеллам, к Дарданеллам Колчак подошел, стоит во главе… Во главе стоит всех держав! Думаешь, когда сюда дойдет, простит всех, это хулиганство?» – передает

современник слухи поздней осени 1917 года. Менее объяснимо, почему на Дону, отнюдь не бедном громкими именами собравшихся там военачальников (Корнилов, Алексеев, Каледин, Деникин…), те, кто надеялся и ждал возрождения державы, тоже продолжали помнить Колчака, рождая слух за слухом:

«– Союзники прошли через Дарданеллы. Союзную эскадру ведет адмирал Колчак.

В предчувствии красных ужасов, накануне падения Ростова и Новочеркасска так хотелось увидеть русскую жизнь под вымпелом Колчака.

Но слухи оказались слухами.

В мае [1918 года] пришел другой слух:

– Колчак в Северном море. Над Архангельском рядом с английским флагом реет русский Андреевский флаг (действительно, в журнале, датированном 28 июля 1918 года, передавался слух о поездке «на Мурман» Савинкова, якобы делающего при этом «ставку на Колчака». – А.К.).

– Будет на севере жизнь под вымпелом Колчака.

Но и в Архангельске не оказалось Колчака.

Теперь (поздней осенью 1918 года. – А.К.) адмирал Колчак, по слухам, сразу в двух местах:

– Диктатор в Омске.

– Русский адмирал на английском дредноуте в Константинополе.

Но где он точно – никто сказать не может»…

И уж совсем причудливо выглядит матрос-большевик из стихотворения Волошина – убийца и погромщик, который, несмотря на всю свою революционность/

… угрюмо цедит земляку: «Возьмем Париж… весь мир… а после Передадимся Колчаку».

И пусть даже этот парадокс не «подсмотрен», а сочинен поэтом, стремящимся подчеркнуть всеобщую бессмыслицу, хаос, сумятицу, душевную и духовную разруху (хотя Волошин и утверждал, что «зарисованная» им «личина» была «наблюдена» в действительности), – всплывшее среди мрачного бреда имя Колчака отнюдь не случайно. Громадный потенциал, заключенный в личности адмирала, превращал его имя в легенду, которая бродила по раздираемой междоусобицами Русской Земле.

Россия ждала адмирала Колчака – и адмирал Колчак не мог вновь не появиться в России.

Часть третья

«Я солдат и слуга Родины»

Глава 8

У Российской границы

Настало время задуматься, каково в эти дни и месяцы было отношение адмирала к перспективам борьбы на родине и не ошиблись ли мы, приписав ему некую «надежду на Россию». Разумеется, в том состоянии, в котором он тогда находился, принимать взвешенные решения и вырабатывать обдуманную позицию чрезвычайно трудно; однако определенные заключения можно сделать, рассуждая «от противного» – обратив внимание на те черты, которые Колчак видел в оказавшихся заграницей русских и которые вызывали его резкое неприятие.

«В Иокогаме большое русское общество – это в большинстве случаев бежавшие от революции представители нашей бюрократии, военной и гражданской, – записывает Александр Васильевич между 21 и 30 декабря 1917 года, еще находясь в Японии. – Не знаю почему, но я в это общество не вошел и не желаю входить… Это общество людей, признавших свое бессилие в борьбе, не могущих и не желающих бороться, мне не нравится и не вызывает сочувствия». Запись сделана в те самые дни, когда Колчак заявил о своем желании поступить на английскую службу и, соответственно, из возможных видов борьбы выбрал для себя именно такой, – однако странно было бы ожидать, чтобы он потребовал от всех боеспособных членов русской колонии предложить свои шпаги британской короне. А значит, адмирал не исключал и каких-то иных способов выполнения долга и даже с неприязнью относился к не желающим эти способы испробовать.

А потому

стоит внимательнее присмотреться и к строкам, написанным им сразу же вслед за «монологом Хизахидэ», но уже от собственного лица: «… Будем верить, что в новой войне Россия возродится. “Революционная демократия” захлебнется в собственной грязи или ее утопят в ее же крови. Другой будущности у нее нет. Нет возрождения нации помимо войны, и оно мыслимо только через войну. Будем ждать новой войны как единственного светлого будущего, а пока надо окончить настоящую, после чего приняться за подготовку к новой». Буквальное прочтение как будто заставляет нарисовать картину смены Мировой войны («окончить настоящую») мирным периодом под управлением «революционной демократии», в течение которого кто-то (кто?) будет готовить «новую войну», и в этой-то войне, в этом «внешнем» катаклизме, стихийном испытании на прочность, когда «тяжкий млат, дробя стекло, кует булат», должна произойти мобилизация национального духа, преодолевающая «грязный» характер «революционной демократии» и обуславливающая возрождение России. Картина эта, однако, на поверку оказывается столь странной, что приписывать ее Колчаку вряд ли было бы справедливо.

В самом деле, «революционная демократия», в своем развитии дошедшая от Керенского до Ленина, представлялась Александру Васильевичу настолько отвратительной, что даже смерть от рук этих разрушителей России он уподоблял перспективе «быть заживо съеденным домашними свиньями». Не находя для себя возможной службу этой власти, вряд ли он мог даже гипотетически считать такую службу обязательной или хотя бы приемлемой для патриотически настроенного офицерства. Так неужели адмирал всерьез рассчитывал, что будущую победоносную войну и возрождение державы подготовят безвольные или беспринципные оппортунисты, избравшие путь сотрудничества с большевиками? И не более ли оправданным кажется предположение, что Колчак имеет в виду не какую-то неизвестно откуда взявшуюся и непонятно кем подготовленную, абстрактную «войну вообще», а сознательную и целенаправленную борьбу против «революционной демократии» тех сильных и любящих свое Отечество, кому «тяжкий млат» окажется по руке?

Но тогда почему же сам Колчак выбирает для себя другой способ борьбы, до некоторой степени приближающий его к пресловутому положению «кондотьера»? Одна из версий как будто намекает на ответ, обращая внимание на обстоятельства нового назначения. Современный английский автор, признавая неосведомленность о планах своего командования («какую именно службу имел в виду для Колчака Генеральный штаб, теперь неизвестно и вряд ли когда-либо прояснится»), подчеркивает, что «в те самые дни, когда рассматривалось предложение Колчака, в Лондоне приняли решение отправить из Багдада на Кавказ военную миссию под руководством генерала Денстервилля [53] . Отряд англичан под командованием Денстервилля, как выяснилось позже, должен был взаимодействовать с маленьким, но отважным русским контингентом в Северной Персии, отказавшимся признать Брестское перемирие. Вполне вероятно, Колчаку отводилась некая роль в этом смелом предприятии, главной целью которого было не дать туркам захватить контроль над бакинскими нефтяными скважинами и создать на берегах Каспийского моря плацдарм для наступления на Индию».

53

В современном переводе – всюду «Денстервил». Мы используем более традиционное написание.

Под «русским контингентом» здесь явно имеется в виду партизанский отряд войскового старшины Л.Ф.Бичерахова, который оперировал в Персии и Турции против турецких войск и подстрекаемых ими местных повстанцев-курдов. 28 ноября 1917 года, невзирая на действия большевицкого правительства, направленные на заключение мира, Бичерахов заявил о своем решении «считать все переговоры о мире предательскими как относительно России, так и в отношении наших верных союзников», и продолжать войну. Заметим, что тогда же стали распространяться слухи о его формальном переходе на английскую службу, хотя документального подтверждения они как будто пока не имеют.