Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память
Шрифт:
Не забудем (хотя и не станем придавать чрезмерного значения – ведь кроме политики или мировоззрения побудительным мотивом может быть и простое человеколюбие) и то внимание, с которым Александр Васильевич отнесся к расследованию убийства большевиками Царской Семьи. Общее руководство и надзор за ходом следствия был в январе 1919 года поручен генералу Дитерихсу, пользовавшемуся репутацией монархиста, но Колчак часто предпочитал общаться непосредственно с судебным следователем по особо важным делам Н.А.Соколовым. Верховный Правитель предписал «всем военным, гражданским, железнодорожным властям» оказывать следователю «всемерное содействие к беспрепятственному его передвижению на всей освобожденной территории России», а его служебный вагон объявил не подлежащим «никаким осмотрам». Как пишет помощник Соколова, адмирал «особенно живо интересовался… судьбой вел[икого] кн[язя] Михаила Александровича», и
Была ли связана с неопределенностью, сохранявшейся до окончания расследования, еще одна многозначительная деталь? Обратим внимание на «Правила награждения офицеров, военных врачей, военных чиновников, военных священников и солдат орденами и другими знаками отличия», утвержденные Колчаком 8 февраля 1919 года, и подчеркнем, что наиболее важным в них кажется даже не столько сам факт восстановления награждений, сколько ограничения, которые Верховный Правитель накладывает на собственные прерогативы в этой сфере.
Отменив награждения «Георгием с лавровой ветвью» (офицеров – солдатскими крестами по приговору солдат и солдат – орденом за подвиг «при исполнении обязанностей соответствующих начальников»; награда была учреждена Временным Правительством), Колчак возвращается к до-Февральской ситуации, причем столь решительно, что запрещает даже носить полученные ранее награды «с веточкой»; отказавшись от награждений орденом Святого Станислава – очевидно, как польским по происхождению, – должно быть, делает жест доброй воли по отношению к новообразованному польскому государству; наконец, Верховный Правитель «восстанавливает награждение»: «а) генералов, штаб– и обер-офицеров орденами Св[ятого] Георгия и Георгиевским оружием и б) орденами Св[ятого] Владимира до 2-й ст[епени] включительно и Св[ятой] Анны всех 4-х степеней генералов, штаб– и обер-офицеров, военных врачей, военных чиновников и военных священников», а солдат – Георгиевскими крестами и медалями, знаком отличия ордена Святой Анны и медалями «За усердие» (опять-таки «за исключением медалей на Станиславских лентах»). Таким образом из числа восстановленных исключаются высшие Императорские ордена – Андрея Первозванного, Александра Невского и Святого Владимира I-й степени, – удостоения которыми, по-видимому, трактуются как исключительно монаршая прерогатива (сюда же можно отнести и орден Белого Орла, но он имел польское происхождение и потому должен был скорее находиться в одинаковом положении с орденом Святого Станислава).
Неясной остается ситуация с высшей степенью ордена Святого Георгия: при буквальном прочтении текста «Правил» награждения ею как будто можно считать восстановленными, однако при регламентации ношения вместо знаков орденов – орденских ленточек говорится лишь о IV-й, III-й и II-й степенях (так же, как и о соответствующих степенях ордена Святого Владимира), причем параграф начинается со слов «если имеются ордена всех степеней [97] »; таким образом орден Святого Георгия I-й степени молчаливо помещается в положение, одинаковое с орденами, от восстановления которых Верховный Правитель воздержался, – процитированные же пункты «а» и «б» при этом допустимо считать просто плохо отредактированными, а слова «до 2-й степени включительно» – относящимися к орденам как Святого Владимира (непосредственно), так и Святого Георгия (по смыслу). Наверное, возможны и иные интерпретации, но независимо от них факт остается фактом: адмирал, принявший и носивший титул Верховного Правителя России, оставлял в государственной иерархии (орденская система тут является идеальным зеркалом!) незанятой самую высшую ступень…
97
Курсив наш.
Вернемся, однако, к вопросу о «демократизме» Александра Васильевича. Именно на такой характеристике настаивает Сукин: «По существу, Колчак был глубоко демократичен, хотя его природное отвращение к фразеологии делало его весьма скупым на заявления в этом смысле. Он не любил произносить выражение “демократия” и тешиться тем, как оно звучит». Здесь же мемуарист пишет о «вере» адмирала «в необходимость общественной поддержки» («считал невозможным осуществить освобождение России наперекор воле населения или без сочувствия общественности»), но, кажется, в этих утверждениях несколько смещает акценты.
Речь должна идти не столько о «воле населения» – мог ли переоценивать эту «волю» адмирал, говоривший о «затмении» идеи права и законности? – сколько о принципиальной убежденности Александра Васильевича,
«Я и Правительство, мною возглавляемое, – обращался Верховный Правитель 23 февраля 1919 года к представителям Екатеринбургской городской думы, земства „и других общественных учреждений“, – отчетливо представляем себе всю ту тяжесть условий, в которых приходится начинать свою созидательную работу молодой русской общественности. В программу Правительства входит поэтому как широкая помощь земствам и городам в деле выполнения ими задач общегосударственных, так и оказание им содействия всякого рода по восстановлению разрушенного хозяйства и развитию муниципальных предприятий… Лишь в хозяйственной деятельности муниципалитетов, в широком развитии муниципальных предприятий лежит путь устойчивого хозяйства и процветания городских самоуправлений…»
Верховный Правитель, правда, оговаривается, что в данный момент «первенствующее значение» имеет доведение до народа «ответа о задачах власти» (хотя и не очень понятно, при чем здесь муниципалитеты?), но основной смысл его позиции выражен достаточно ясно. При этом желание, чтобы население страны было инициативным и расположенным к созидательной работе, в том числе в сфере местного самоуправления, конечно, никак не связано с какими бы то ни было воззрениями на характер государственного строя. Надо сказать, однако, что принципиальные взгляды Колчака на деятельность земских и городских организаций в конкретных условиях Сибири и Дальнего Востока до известной степени оказывались пагубными.
Дело в том, что до революции земств на Востоке России не было, а потому создававшиеся в условиях начавшейся Смуты земские учреждения в этих областях обращались к политической деятельности раньше, чем к конструктивной работе по выполнению своих прямых функций. «Как известно, выборы тогда в значительной мере носили политический характер, и в местные учреждения проходили лица, занесенные в социалистические списки, но не имевшие никакой связи с городом или уездом, где они баллотировались», – свидетельствует Сукин, подчеркивая в своих записках всю фразу. А министр финансов И.А.Михайлов на заседании кабинета 24 июня 1919 года, согласно дневнику Вологодского, говорил: «Не успевшее сорганизоваться в правильно функционирующее учреждение, земство естественно не могло справиться со своими непосредственными задачами и вообразило, что оно справится с государственными задачами… Такие лозунги, как “все земское дело передают земским учреждениям”, окончательно вскружили головы земских деятелей».
Не случайно товарищ министра внутренних дел А.А.Грацианов даже составил проект об учреждении нового «Министерства Общественного Управления» на основе «культурно-хозяйственных» («особенно же» городского и земского) отделов МВД. Аргументируя свою позицию, Грацианов обращал внимание на то же, что и его коллеги: «С падением старого строя наши местные самоуправления, и особенно земства, сразу взяли все, что только можно было взять, и даже захватили то, что при самом демократическом строе никогда не будет им принадлежать и всегда останется в руках администрации, и в результате, как и следовало ожидать, получилось, что они не справились с принятыми на себя обязанностями»; новое министерство и должно было «предупреждать различные ненормальные [98] явления». Для возвращения местных самоуправлений в русло конструктивной работы рассматривался и проект изменения избирательного закона «введением ограничений возраста и оседлости» (таким образом усиливалась бы связь избираемых с местностью, где они баллотировались). Представители деловой части земств готовы были поддержать новый закон, но в целом ситуацию нормализовать все же не удалось, и в результате сменявшая в начале 1920 года «колчаковскую» – «земская власть» становилась ничем иным, как «революционно-демократической» увертюрой к пришествию большевизма.
98
В газетном сообщении – «различные же нормальные», но это представляется явной опечаткой.