Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память
Шрифт:
«Выпускаются деньги крупных купюр, когда нужны мелкие, выпускается мало денег, когда нужно много», – возмущался председатель Экономического Совещания С.Г.Феодосьев, а генерал Гайда, жалуясь, «что армия два месяца не получала жалованья, т. к. имеющиеся в его распоряжении денежные знаки все крупными купюрами, и это не дает ему возможности выдавать жалованье», очевидно, даже проводил мысль о необходимости «командующим войсками… выпускать свои боны», против чего решительно восстал Михайлов.
Вологодский отмечал в дневнике: «Колчак выразился, что современный финансовый аппарат, очевидно, совсем не приспособлен к требованиям момента. Крайняя медленность печатания денежных знаков, волокита с их доставкой на места, отсутствие мелких купюр в стране и т. п. заставляют действовать по-атамански и что он, Колчак, скоро сам вынужден будет прибегнуть к этим мерам атаманско-большевистского характера, т. е. к реквизициям, конфискациям, контрибуциям и выпускам денежных знаков из своего кабинета». Но вызванный донесениями Гайды гнев Верховного Правителя был до некоторой степени успокоен министром финансов, который пообещал
Красноречивыми оказываются и заказ осенью 1918 года в США купюр не какого-либо, а именно… 50-копеечного достоинства (эти «бумажные полтинники» на сумму в 25000000 рублей прибыли в Омск 7 июня 1919-го), и почтовые тарифы весны 1919 года (25 копеек за пересылку открытки, 35 – за простое закрытое письмо), и подготовка – уже в октябре 1919 года, менее чем за месяц до падения Омска! – гербовых марок, наибольший номинал которых должен был равняться 15 рублям, а первоочередная эмиссия (к 15 ноября) состояла бы из марок по 20 и 75 копеек. И даже если признавать недостаточную урегулированность финансовой политики Российского Правительства, подобные свидетельства говорят, что при усиленном, казалось бы, производстве денежных знаков рынок все-таки не оказывался наводненным ими настолько, чтобы цены поднялись неимоверно, а мелкие купюры окончательно вышли бы из оборота. Да и вообще печальная судьба, постигшая в конце концов «сибирскую валюту», отнюдь не была уделом только денежных знаков, которые выпускала проигравшая войну сторона: вспомним, что победители-большевики, несмотря на свою победу, сразу же по окончании Гражданской войны, то есть в ситуации, когда им никто больше не противодействовал, оказались перед лицом тяжелейшего финансового кризиса с его пресловутыми «лимонами» и «лимонардами» – обесцененными миллионами и миллиардами рублей.
Что следует из вышеизложенного? Конечно, не нужно рассматривать все это как безоглядную апологию внутренней политики адмирала Колчака и реформ, разрабатываемых и проводимых членами его кабинета. Но детальный анализ этих мер, и даже более детальный, чем в настоящем очерке, насущно необходим, поскольку господствующая до сих пор точка зрения лишена элементарной логики.
Логическое развитие вопросов могло бы быть следующим: являлась ли «колчаковская» политика идеальной? – Безусловно, нет (как не является идеальной, наверное, и вообще никакая политическая линия), и критика ее не только имеет право на существование, но и неизбежна – однако лишь на основе рассмотрения подлинной картины событий, а не переданных по наследству штампов. Была ли эта политика оптимальной в реально складывавшихся условиях? – Вопрос по меньшей мере спорный, но опять-таки требующий желания разобраться в нем с самого начала, а не повторять затверженные обвинения. Была ли, далее, политика Колчака принципиально худшей (менее жизненной, менее основательной), чем политика Совнаркома? – А вот здесь даже приведенного нами беглого обзора достаточно, чтобы определенно сказать – нет, и обвинения в адрес адмирала и Российского Правительства сегодня представляют собою всего лишь набор стереотипов, который не выдерживает сопоставления с подлинною картиной, основывающейся на фактах. В действиях Колчака и его сотрудников можно и нужно искать ошибки, но говорить, будто кроме ошибок там ничего не было, а противоположная сторона обладала безошибочным политическим чутьем и поступала в полном соответствии с потребностями страны и народа, – значит сознательно или бессознательно говорить неправду.
… Однако не забыли ли мы за всеми этими рассуждениями, что Верховный Правитель был еще и Верховным Главнокомандующим?
Часть пятая
Проигранная война
Глава 15
Адмирал и генералы
Как мы уже знаем из записок Гинса, Александр Васильевич казался «смущенным», когда ему предложили титул Верховного Правителя, но ничуть не сомневался, принимая пост Верховного Главнокомандующего, и даже «настаивал» на том, чтобы исполнять именно эти функции. Впоследствии тот же Гинс выражал сожаления, что «адмирал – Верховный Главнокомандующий поглотил адмирала – Верховного Правителя вместе с его Советом министров»: «Ставка недаром производила впечатление муравейника. В ней были свои министерства. Сукин из ставки диктовал указания Министерству иностранных дел (Сукин был управляющим этим министерством, а почему его консультации с военными и Верховным в глазах Гинса становятся чем-то предосудительным – непонятно. – А.К.). Лебедев решал вопросы внутренней политики. Особая канцелярия Верховного, так называемый “Осканверх”, законодательствовала». И, конечно, личное возглавление Колчаком вооруженных сил стало одним из главных оснований для критики в его адрес.
«Все горе в том, что у нас нет ни настоящего Главнокомандующего, ни настоящей Ставки, ни сколько-нибудь грамотных старших начальников. Адмирал ничего не понимает в сухопутном деле и легко поддается советам и уговорам; Лебедев безграмотный в военном деле и практически случайный выскочка; во всей ставке нет ни одного человека с мало-мальским
После этого неудивительно, что сегодня мы слышим: «А уж то, что в Омске он взялся не за свое дело, – это (в ретроспективе!) видится как несомненный факт», – и для объяснений такого поступка Александра Васильевича подыскиваются мотивы, ничего общего ни с морской, ни с сухопутной войной не имеющие, – желание «быть достойным» Анны Васильевны, «одержав решающую военную победу»: «Любовь едва ли не больше, чем что другое, толкает его на это – и тем предопределяет его трагический конец»; «с изумлением обнаруживаешь, что воины были движимы любовью не только во времена Троянской войны и крестовых походов. Оказывается, и в нашем веке личные чувства способны решающим образом включаться в “энергетику” исторического процесса». Однако, отвлекаясь от романтической декламации, нельзя не понять, что если бы это было так – это было бы слишком ужасно (проигранная война и погибшее государство как следствие попыток заведомо некомпетентного человека «стать достойным» любимой женщины!), – и потому необходимо забыть о декламациях и задуматься, каковы могли быть подлинные мотивы Колчака и, в первую очередь, как он вообще смотрел на должность и роль Верховного Главнокомандующего.
Авторы упреков моряку, «взявшемуся не за свое дело», вряд ли понимают, насколько болезненную тему они затрагивают: ведь сущность главного командования как индивидуального творчества была для Александра Васильевича очевидна. «В основании учения об управлении вооруженной силой лежит идея творческой воли начальника – командующего, облеченного абсолютной властью как средством выражения этой воли», – писал он еще в 1912 году в «Службе Генерального Штаба». «Искусство высшего, вернее, всякого командования есть искусство военного замысла, – это та творческая работа, которая в силу своей сущности может принадлежать только одному лицу, так как понятие о всякой идейной творческой деятельности не допускает возможности двойственности и вообще участия в ней второго лица»; «творческая работа по созданию военного замысла является по существу единоличной и принадлежит всецело командующему безраздельно, всякое влияние на нее со стороны вторых лиц является недопустимым, никакой помощи или совместной деятельности в этой работе быть не должно», – вновь и вновь повторяет Колчак (применительно к работе полководца, а не флотоводца, что немаловажно!) – и не выносит ли тем самым приговор своей будущей деятельности в качестве Верховного Главнокомандующего?
Ведь адмирал никогда не имел возможности глубоко изучить искусство сухопутной войны, не говоря уже о том, чтобы приобрести соответствующий опыт (мы сейчас говорим не о порт-артурской батарее). Вряд ли представлял он до конца, насколько отличается сама психология командования на море, где корабли – основные элементы сражения – повинуются или выходят из строя как единое целое, и на суше, где полк или даже дивизия под воздействием «морального фактора» может изменять свою боевую ценность постепенно, что существенно затрудняет расчеты и управление. Да и значительная часть работы по строительству вооруженных сил должна была оказаться для Александра Васильевича непривычной, поскольку управляющие органы морского ведомства в Российской Империи не занимались даже вопросами мобилизаций и воинского учета (флоту выделялась часть новобранцев, призыв которых осуществлялся аппаратом военного ведомства). Так не слишком ли велик был риск решения, принятого адмиралом Колчаком?
Безусловно, риск был велик, и нам приходится предположить либо легкомыслие Александра Васильевича, не соразмерившего своих сил и умений с грандиозностью предстоящих задач (но – увлекающийся и импульсивный – он все же не выглядит легкомысленным и в менее существенных вопросах), либо… глубочайший трагизм ситуации, когда человек, отдавая себе отчет в опасностях, ждущих на открывшемся пути, все же не может не избрать его, поскольку других кандидатов нет, а Россию надо спасать.
Прежний Верховный Главнокомандующий генерал Болдырев, как член Директории, не пользовался большим авторитетом у фронтовых начальников, с которыми адмирал виделся незадолго до 18 ноября 1918 года; когда же при «выборах диктатора» Болдыреву фактически выразили недоверие и его коллеги по кабинету, причем вопреки настояниям самого Колчака, – Александру Васильевичу оставалось или умыть руки, прекрасно сознавая все изложенное выше, или – решаться на шаг, который в этом контексте мы уже определим как подвиг. «Я взвесил все и знаю, чт'o делаю», – протелеграфирует он тогда же Болдыреву, и в этих словах перед нами предстанет не захватчик, не узурпатор власти, а человек (прибегая к морским аналогиям), увидевший, как разбушевавшиеся волны захлестывают корабль, и твердой рукою схвативший штурвал, от которого отступились остальные члены команды.