Адская бездна. Бог располагает
Шрифт:
– Да, но речь идет о двух, ехавших вместе.
– А как они выглядят?
– Обоим около сорока. Но один выглядит старше.
– А! Погодите-ка. Вроде проезжали такие. Один еще забился в угол кареты, будто не в духе был или хворый.
– А у другого лицо, верно, такое жесткое, надменное?
– Точно. Он-то и отдавал распоряжения. Я еще говорю Жану: «Вот про кого не скажешь, что физиономия у него добродушная!» А Жан мне в ответ: «Ба! Этот вправе иметь любую физиономию, платит он щедро». Да, сударыня, я
– Благодарю.
Лошадей переменили. Карета двинулась дальше.
Фредерика пристала к матери с расспросами:
– Как вы узнали, что отец уехал не один?
– Разве ты забыла, как он вчера сказал, что его будет сопровождать друг?
– Да, правда, но он не говорил, кто такой этот друг.
– Ну, об этом-то я догадалась! – отвечала Христиана.
– Так кто же он?
– Господин Самуил Гельб.
То было мрачное, молчаливое путешествие. Прошла ночь, потом день, и снова ночь, и день опять.
Мать и дочь останавливались только затем, чтобы поменять лошадей. За двое суток они только два раза вышли из кареты, чтобы наскоро перекусить.
И тотчас вновь отправились в дорогу, платя вдвое, чтобы побудить кучера ехать вдвое быстрее.
Начатое среди ночи, это путешествие и завершилось ночью.
Было около одиннадцати вечера, когда почтовая карета въехала во двор Эбербахского замка.
– Господин граф здесь? – спросила Фредерика у сонного привратника, которого пришлось разбудить.
– Да, сударыня.
– Хвала Создателю! – вскричала Христиана. – Мы успели вовремя.
Карета остановилась у крыльца.
Гамба так забарабанил в дверь, что мог бы перебудить весь дом.
Ганс просунул голову в слуховое окошко.
– Кто там? – закричал он до крайности раздраженно и грубо.
– Это госпожа графиня, – ответствовал Гамба.
– Сейчас спущусь, – проворчал Ганс.
Мгновение спустя дверь открылась.
– Господин граф… – начала Фредерика.
– Он спит.
Фредерика оглянулась на Христиану.
Без слов поняв взгляд дочери, та сказала:
– О, нельзя терять ни минуты. Речь идет о слишком серьезных вещах, чтобы откладывать нашу встречу хотя бы на мгновение. Идем, постучимся в дверь его спальни.
Они тотчас поднялись по лестнице и принялись стучаться, сперва потихоньку, потом все сильнее.
Но сколько бы они ни колотили в дверь, никто не отзывался.
– Подождите, – сказал Гамба. – Вы стучитесь по-женски. Я вам сейчас покажу, как это делается.
И он пустился выбивать из двери набат всех колоколов Антверпена.
В комнате по-прежнему было тихо, никто даже не пошевелился.
– Это странно, – сказала Христиана, и на лице ее начала проступать бледность.
Она повернулась к Гансу:
– Вы совершенно уверены, что господин граф в спальне?
– Само собой разумеется, я же его туда и проводил часа
– О! Два часа! – в ужасе прошептала Христиана.
– К тому же, – продолжал Ганс, – не будь его там, ключ бы торчал снаружи, а вы сами видите, что он внутри.
– Господин граф! – закричала Христиана. – Откройте, это мы, Фредерика и я! Во имя Неба, откройте!
По-прежнему ни звука.
– Что все это значит? – пролепетала Фредерика. – Боже мой! Мне страшно.
– Ах, ну конечно! – воскликнула Христиана. – Господин Самуил Гельб, должно быть, в замке?
– Да, сударыня, – отвечал Ганс.
– Что ж, мой друг, пойдемте и разбудим его. Возможно, он спит не так крепко, как господин граф.
Ганс проводил их до дверей комнаты Самуила.
Христиана постучалась.
Никто не ответил.
Ключ торчал в замке.
– Открой, Гамба, – приказала Христиана. – И войди.
Гамба вошел.
– Вы тоже можете войти, – сказал он. – Здесь никого нет.
Христиана и Фредерика бросились в комнату.
Она и в самом деле была пуста, а постель не смята.
– Вы убеждены, – спросила Христиана у Ганса, – что господа не выходили из дому?
– Еще как убежден. В половине десятого господа сказали, что идут спать. Я видел, как они поднимались к себе, а потом запер двери. Они не могли уйти, не потребовав у меня ключи.
– В таком случае живо! – закричала Христиана. – Молоток, лом, все равно, что! Надо взломать дверь комнаты господина графа.
Гамба и Ганс убежали. Они почти тотчас вернулись, вооруженные железным ломом.
Через минуту дверь подалась.
Все четверо вошли в комнату графа.
Она была так же пуста, как и другая спальня, которую они только что покинули.
Но первым предметом, бросившимся в глаза Фредерике, оказалось письмо, лежавшее на молитвенной скамеечке, что стояла у изголовья кровати.
Адрес гласил: «Госпоже Олимпии, Люксембургская улица, Париж».
– Дай, – протянула руку Христиана.
Она сломала печать и начала читать:
«Моя бедная возлюбленная, когда тебе попадется на глаза это послание, я уже буду мертв…»
У нее вырвался крик, и она стала торопливо пробегать глазами остальное.
Юлиус не приводил никаких подробностей. Он только говорил, что умирает, чтобы Фредерика могла выйти за Лотарио, что ей не придется больше бояться Самуила и пусть она не печалится, так как он очень счастлив, ибо может сделать это для нее, и она ничем ему не обязана, а напротив, это он должен быть ей признателен, так как благодаря ей он, проживя такую никчемную жизнь, хотя бы умереть сможет как человек любящий и преданный.