Адская бездна. Бог располагает

Дюма-отец Александр

Она все еще отступала к двери хижины, раздираемая противоречивыми чувствами, не в силах победить ни свой ужас, ни влечение. Ноги словно бы сами несли ее к хижине, но уста тянулись к Самуилу.

– Не приближайся ко мне! – закричала она. – Изыди, сатана! Ты мне страшен. Я тебя ненавижу и презираю, слышишь, ты? Именем Пречистой Девы заклинаю тебя: сгинь, нечестивец!

И она осенила себя крестным знамением, повторяя:

– Не подходи! Не подходи!

– Я не приближусь к тебе, – медленно отчеканил Самуил. – Не сделаю ни шагу. Ты сама подойдешь

ко мне.

– Ах, это возможно! – прошептала она в отчаянии. – Не знаю, чем ты меня опоил. Какой-то отравой, ты ее, верно, отыскал у себя в аду. Это был яд, не так ли?

– Нет, не яд. Это был сок некоторых цветов. Ты же так любишь цветы, и посредством цветов ты осмелилась оскорбить меня. Это был эликсир, в котором заключена мощь природы, способная пробудить дремлющие в человеке жизненные силы. Любовь спала в тебе, а я ее разбудил, только и всего.

– Значит, цветы меня предали! – горестно вскричала Гретхен.

Потом, устремив на Самуила скорее печальный, чем гневный взор, она промолвила:

– Видно, ты правду сказал. Говорила же мне моя матушка, что любовь – это страдание. Вот я и страдаю.

Она все еще старалась заставить себя уйти.

Самуил по-прежнему не шевелился. Он стоял так неподвижно, что его можно было бы принять за статую, если бы не глаза, горевшие в потемках жарким пламенем.

– Если ты страдаешь, – сказал он, – отчего бы не попросить меня, чтобы я тебя исцелил?

Эти слова Самуил произнес таким нежным, проникновенным голосом, что истерзанная душа Гретхен всеми фибрами отозвалась на его звуки. Она сделала шаг к нему, потом еще один и еще. Но вдруг отпрянула в ужасе:

– Нет, нет, нет! Не хочу! Ты страшный человек. Ты проклят. Ты ищешь моей погибели. Но тебе меня не поймать.

– Я уже сказал, – повторил он, – что не сделаю ни шагу в твою сторону. Ты же видишь, я не двигаюсь с места. Если бы захотел, я в три прыжка настиг бы тебя, разве нет? Но мне нужно, чтобы ты стала моей по доброй воле, и я этого дождусь.

– Хочу пить, – пробормотала Гретхен.

И, помолчав, шепнула покорным, ласкающим голосом:

– Это правда, что ты можешь меня исцелить?

– Пожалуй, что так, – сказал Самуил.

Выхватив из кармана складной нож, девушка раскрыла его и решительно шагнула к нему, вооруженная и оттого осмелевшая:

– Не прикасайся ко мне, а то я всажу в тебя нож. Ты только вылечи меня.

Но тут же – бедное дитя! – она отшвырнула нож далеко в сторону и воскликнула:

– Я совсем сошла с ума! Хочу, чтоб он меня лечил, а сама ему угрожаю. Нет, мой Самуил, я больше не буду тебе грозить. Смотри, я выбросила свой нож. Умоляю тебя… Ох, как болит голова! Я прошу у тебя прощения. Исцели меня скорее! Спаси меня!

Она упала к ногам Самуила и обняла его колени.

Это была поразительная картина: в бледном сиянии луны среди диких скал юная красавица с распущенными волосами в слезах извивалась у ног мужчины, недвижимого, словно мраморное изваяние. Самуил, скрестив руки, мрачно взирал на

этот пожар бушующей страсти, зажженный им в крови невинного создания. Гретхен была вся объята невыразимым жаром: горячие искры вспыхивали в ее глазах, казалось роняя свои отсветы на смуглую кожу девушки. Она была дивно хороша в эти мгновения. Огонь страсти, пожирающий бедное дитя, был так жгуч, что Самуил почувствовал, как и сам поневоле начинает ощущать его. Лихорадка, снедающая Гретхен, это пламя, обжигавшее ее изнутри и освещавшее снаружи, все глубже проникали в его кровь.

– Ах, ты вечно на меня злишься! – вскричала прекрасная дикарка. – За что ты ненавидишь меня?

– У меня нет к тебе злобы, – отвечал Самуил. – Я тебя люблю. Это ты меня ненавидишь.

– О нет, теперь уже нет! – отозвалась она с нежностью, поднимая к нему свое очаровательное лицо.

Но тотчас ее настроение переменилось, и она, ни секунды не помедлив, резко выкрикнула:

– Ты прав! Ненавижу тебя!

Она кинулась прочь, но, не пробежав и четырех шагов, без сил рухнула на землю, будто мертвая.

Самуил не шелохнулся. Он только позвал:

– Гретхен!

Она приподнялась на коленях и с немой мольбой протянула к нему руки.

– Ну же! Иди ко мне! – сказал он.

Она униженно подползла к нему и простонала:

– Я совсем без сил! Подними меня.

– Ты сама просишь об этом?

Он наклонился над ней, взял за руки и заставил встать.

– О, ты сильный! – сказала она так, словно бы гордилась им. – Дай-ка поглядеть на тебя.

Положив Самуилу руку на плечо, девушка слегка отстранилась, чтобы получше всмотреться в его лицо.

– Ты прекрасен, – промолвила она. – Похож на князя тьмы.

Каждое ее слово и жест были сейчас полны пленительной грации, в движениях появилась невероятная гибкость, в голосе – неотразимое очарование. В борьбе, что вела с самой собой эта бедная невинная душа, ужас все еще одерживал верх над соблазном. Но Самуил чувствовал, что хладнокровие покидает его: огонь, охвативший сердце жертвы, готов был пожрать самообладание искусителя.

Внезапно Гретхен обвила руками его шею и, привстав на цыпочки, прислонилась лбом к его щеке. Страсть, которую он распалил в ней, охватила теперь уже его самого, и он впился поцелуем в ее губы.

Это прикосновение заставило Гретхен содрогнуться. Порыв ярости мгновенно прогнал прочь сладострастное томление: сильно укусив Самуила в щеку, девушка вырвалась из его объятий и резко отскочила прочь с гневным гортанным возгласом. И туг же, мгновенно укрощенная, с трепетом подняла на Самуила смиренный взор, молящий о прощении:

– Я тебе сделала больно? Да?

– Нет! – отвечал он, внезапно оживая: теперь он больше не походил на мраморную статую. – Нет, я тебе благодарен. Такая боль сладостна. Там, где ужас сродни очарованию, где опасность пополам с блаженством, а ненависть сплетена с любовью, – да, только там душа соприкасается с бесконечностью. Я это и люблю в тебе.