Адский поезд для Красного Ангела
Шрифт:
— Говорите, бойня? — перебил я.
Мокробородый прикончил свой стакан, облив бороду очередной порцией пива, и ответил:
— Ага. Завывалы. Поговаривают, будто это дом с привидениями и что каждую ночь там воют какие-то звери… Сам-то я не проверял… А вот Гюс там бывал. Гюс, расскажи!
Игрок в дартс только махнул рукой:
— Не… Неохота… Чего там говорить…
— Просто он обделался со страху, — содрогнулась хозяйка. — А вы что, взаправду туда собрались?
— Да, вот получу от вас адрес…
Утомленные городские фонари давали лишь слабый рассеянный свет, растекающийся по широким прямоугольникам полей. Темнота все плотнее заполняла пустоты среди густолиственных крон, медленно стекала по кузову моего автомобиля, порой тонкими дымчатыми змейками заливала косой луч моих фар. Впереди, еще
Прячась в тени системы труб из нержавейки с герметичными переборками и крепко сжимая в руке пистолет, я шел вдоль загонов для ожидания забоя и зон оглушения.
От кирпича исходил лютый холод и едва различимый шорох, напоминающий шепот умирающего. Я услышал неровное дыхание мчащихся по трассе автомобилей, и этот прорвавшийся сквозь мертвую тишину звук в некотором смысле успокоил меня. Сквозь вытянутое, как нож, перистое облако проглянула луна, и на мятом металле крыш заплясали свой тревожный танец тени.
Я словно оказался внутри внезапно воплотившегося смрадного, омерзительного кошмара…
На фасаде здания не обнаружилось ни одного доступного входа, все двери были плотно приварены к своим рамам, что делало проникновение невозможным. На свое счастье, сбоку я обнаружил, что рольставни в зонах выгрузки во многих местах продырявлены ударами каких-то тяжелых предметов вроде разводного ключа. Это дало мне возможность, мучительно изогнувшись, проскользнуть в черную дыру. Опечатанные двери в неведомое раскрылись передо мной…
Теперь я двигался только вслед за бледным лучом своего фонаря. На лбу выступил пот; я, предчувствуя проявления откровенного страха, ощущал, как от притока крови набухли вены на шее. Помещение, в которое я проник, показалось мне огромным и таким пустым и лишенным всякого присутствия, что звук моих шагов отдавался где-то в неразличимых для меня последних пределах черноты. Фауна тьмы, эти безымянные рабочие отчаяния рьяно трудились во мраке и отчужденности. Пауки ткали паутину, моль с пугающим шуршанием шевелила крылышками, в желтом свете своего фонаря я даже разглядел одну крысу: она пробежала по шаткой балке и скрылась между неподвижными лопастями вентилятора, размеры которого превосходили всякое воображение.
Я ступал по осколкам стекла, перелезал через рассохшиеся деревянные поддоны, проходил мимо растрескавшихся трухлявых кормушек и поилок, пока наконец не нащупал дренажный желоб, который, по всей логике, должен был привести меня в самое сердце бойни. Преисподняя животного мира смердела требухой и запустением…
Пригнувшись, я через перегороженную черными резиновыми ремнями низкую дверь протиснулся туда, где несколько лет назад, упокоенные электричеством в угоду ненасытной Смерти, валялись груды перепуганных животных. Замызганный бетон уступил место плитке цвета гнилых зубов, тянущейся от пола до потолка и во всю длину стен. Вид этого
На уровне моей головы торчали разбитые неоновые светильники, пол был, словно снежным настом, усыпан осколками стекла. Я передвигался с осторожностью, внимательно прислушиваясь к толчкам в растрескавшихся трубах, к невидимому бегу мелких зверьков, от которого у меня волосы становились дыбом. Желоб привел меня в гигантское помещение, такое огромное, что луч моего мощного фонаря едва достигал его далеких стен.
В темноте по обе стороны желоба, словно в царстве теней, готовых привести в движение свою мрачную фабрику, гнили десятки загонов для оглушения. Бдительно оглядываясь по сторонам, я прочесывал все углы лучом фонаря. Красноватый холод мороженого мяса навсегда въелся в эти пугающие своей отталкивающей монохромностью отсыревшие пористые стены. Отражая свет фонаря, вентиляционные и отводные трубы бросали на меня голубоватые отблески, похожие на смертоносные взгляды. Чем дальше я продвигался вперед, следуя своей интуиции, тем больше удлинялось помещение, словно какая-то невидимая рука отодвигала его дальнюю стену. Там, прямо перед собой, я угадывал остовы прошлого, подвешенные, выпотрошенные, а потом распиленные надвое от рыла до хвоста. Я представлял, как забойщики в заляпанных слизью, кровью, желудочным соком халатах погружают животных в известковый раствор, ошпаривают их так, чтобы они выныривали оттуда голые, как в день своего появления на свет. Я ощущал запах свиных голов, тоннами сваленных в кучу в помещениях для разделки и потрошения, а затем размолотых до трупного сока. Паперть страха раскатала передо мной свой красный ковер; я продвигался сквозь механизм прекрасно смазанной убийственной машины, сквозь организм жестокого зверя-убийцы, сердце которого еще билось…
Никаких следов собак или женщины. Пустынные лестницы и коридоры, стойла для оглушения и девственные настилы… Я уже начал отчаиваться, на какое-то мгновение заколебался, но заставил себя продолжать осмотр, несмотря на растущий страх и уверенность в том, что мне придется испытать все муки ада, чтобы добраться до выхода. Слева от себя я обнаружил на полу расколотый циферблат весов, сломанные обогреватели, разбитые водозаборники и груду ушных бирок, этих предсмертных ярлыков. Наверху опоры с крюками и нависающими направляющими долгой продольной линией вспарывали потолок до бойлера, продырявленного обледеневшими внутренними трубами. Было темно… Так темно, что от давящего мрака ломило спину…
Внезапно нестерпимая вонь разложения обожгла мне ноздри. Реальная, до того въедливая, что мой желудок начал сокращаться. Я отступил на три шага назад, постарался зарыться ртом и носом в ворот куртки и с опущенной головой снова двинулся вперед. Но эта пакость впитывалась в ткань и яростно, точно смертельный газ, проникала в меня. Напрасно я старался дышать как можно реже, с каждым новым глотком воздуха я ощущал, как мои органы через рот стремятся наружу. Я выблевал струйку желтоватой желчи, взял себя в руки и дотащился до приоткрытой тяжелой металлической двери, ведущей в холодильник. От чудовищного запаха, мучительным объятием сдавившего мне грудь и ребра, я распрямился.
Прямо передо мной, в безжалостном свете моего фонаря, были свалены в кучу шесть собак с раскроенными черепами, проломленными телами и спинами, резаными зияющими ранами. Мощный фонарь выхватил из темноты их уцепившиеся за костяк, до предела натянутые через почерневшую гниющую плоть сухожилия. Едва держащиеся на зрительных нервах в глазных впадинах высохшие глазные яблоки и умоляющие морды, застывшие в последнем крике боли, врезались мне в память. Новый, более жестокий приступ рвоты заставил меня согнуться пополам. За спиной со скрипом стала медленно закрываться дверь на ржавых петлях. Я был на грани сердечного приступа, сердце остановилось и снова беспорядочно и обреченно забилось. Я бросился вон, вместо того, чтобы повернуть назад, свернул вправо и, исполненный отвращения, словно безумный устремился в наклонный коридор. По обе стороны бежали и скрывались в неведомых глубинах бойни сточные канавки, наполненные высохшей, почти испарившейся кровью. От этих пыльных белых плиточных стен, заляпанных остатками мертвой кожи и осколками костей, у меня кружилась голова. Отраженный оргстеклом будок для ветеринарного контроля внутренностей свет моего фонаря, точно скальпелем, резанул меня по глазам. Я продолжал из последних сил двигаться вперед, цепляясь за остатки смелости, еще руководившей мною.