Адвокат вольного города 12
Шрифт:
— Это был сарказм. Мне плевать на Форбса. Тут материя тонкая. Меня злит ваш Дьюспэн, но он вызывает у меня уважение. А такие как Форбс, нет. То есть по факту, если вы назначите мне такого бабушкиного пирожка, то я приму его в городе, но по-взрослому с ним говорить не стану. Мы начали с Вами знакомство с рассматривания друг друга через прицел. После этого нужен человек жёсткий. Мне не понравится общаться с капитаном Дьюспэном, но я по крайней мере смогу с ним говорить и понимать, что он хотя и козёл винтокрылый, фактически враг, но такой враг,
— Я Вас услышал. Конечно, решать нам.
— Да, я это понимаю. В конце концов, посол — это не красна девица чтобы всем нравится.
— Да, рад, что Вы понимаете.
— Что мы теперь делаем? — впереди показался дальний край озера.
— Я прилечу с пактом и эдиктом на его подписание. Так же, на самолёте, официально. Дату сообщу. Вы меня встречаете, мы садимся за стол, всё проверяем и подписываем. Фотографы нас снимают, потом совместное фото и всё, я улетаю.
— Ужин? Предпочитаете рыбу?
— Стейк. Но на ужин я не останусь. Протокол и ситуация… Словом, я прибуду на большом самолёте, чтобы вывезти первую партию пленных. Потом самолет прилетит ещё несколько раз, чтобы вывезти всех. Полетим прямым рейсом в Лахор.
— Окей.
— Какой-то Вы не радостный, Аркадий? Я думал, Вам нужно соглашение, мир, всё такое.
— Очень нужно. Простите, у меня тут… Родственника оперируют в настоящий момент. Врачи гарантий жизни не дают, может помереть, вот я и волнуюсь.
— Аааа… Не смею больше отвлекать. Буду рад Вас увидеть. И те условия, что Вы озвучили, тоже буду рад увидеть.
— Всё будет и даже больше.
Я положил трубку и вытер лицо рукой.
Теперь помирать никак нельзя.
Доктор пролетел на километров тридцать-пятьдесят западнее города, так?
Деревушка звалась вроде бы «Замой». На карте была точка, которая называлась «Zamoly». Могла при переводе буква потеряться?
Короче, пробую туда. Один чёрт, у меня не точная навигация, а направление.
А ещё я не знал частоты для связи с аэропортом.
После озера сбросил скорость и, кажется, мне повезло. Я увидел крошечный самолёт, который взлетел с земли где-то с полей.
Проследив место взлёта, я снизился, сильно сбросил скорость и стал кружить, пока не увидел полосу.
Та ли эта полоса? Черт его знает, когда садись, не запомнил, а когда были на земле, то всё казалось по-другому.
Я включил рацию и стал рыскать по частотам, постоянно повторяя «Венкель».
В какой-то момент одна из частот что-то пробурчала со словом «Венкель». Или ругались на меня или согласились, что такой человек у них есть. Вообще-то, он не хозяин аэропорта, а просто очень оборотистый директор кабака.
Я посмотрел на полосу. Никто не взлетал и не садился. Чем чёрт не шутит? Пробую сесть. Доктор же посадил такую же фиговину?
Садиться — это, на мой взгляд, труднее всего. Я ни разу не сажал самолёт. Фёдор Иванович всегда это делал сам. Не то чтобы мне не доверял, просто я не просил. Взлетать да, раза три
А вот сесть… Мне кажется, это самое трудное в лётном деле, сесть и так, чтобы целым.
Когда-то миллион лет назад я играл на Pentium 486 в авиасимулятор F-16. И всё, что я знал о полётах — это совместный опыт с Фёдором и чёртова древняя игрушка на компьютере.
— Там, в салоне! Все сядьте и пристегните ремни!
До бойцов без лишних слов доходила серьёзность момента, никто, даже Малой, не стал спорить или задавать глупые вопросы.
По моей команде Старшина тоже взялся за штурвал, но с полностью расслабленными руками.
Сделал очередной круг. Выставил машину, чтобы она шла точно по полосе, чтобы ВПП казалось прямой струной. Сбросил скорость до сто десяти, медленнее машина начинала просто падать, я пробовал.
Стал приближаться и, одновременно, снижаться пока не оказался на высоте всего полутора сотен метров. И когда увидел передний край полосы… Надо сказать, что местные венгры, кажется, поняли, что у меня проблемы и подсветили, несмотря на день, полосу. Так же по бокам полосы собрались люди, у некоторых в руках были огнетушители, багры и топоры. Настроены они были серьёзно.
Видимо те настораживающие факты, что я делал уже одиннадцатый круг над аэродромом и не выходил на связь, плюс то, что рулил неуверенно, вселили в них тревогу.
Я выпустил шасси, три лампочки мигнули и показали, что шасси выпущены (искренне надеюсь, что индикаторы не врут) и стал снижать. Так плавно, плавнее, чем я уговаривал судью, плавнее, чем мухлевал с нотариальным завещанием. Плавнее, чем делал что-либо в своей жизни.
Кажется, я мог разглядеть все трещины на бетоне полосы.
Удар, покрышки взвизгнули от касания.
— Удерживай штурвал на нижнем! — сипло пропищал я, от волнения у меня пересохло горло и голос стал сопением. Однако Старшина меня понял и помог со штурвалом.
Я удерживал тоже, одновременно сбросив обороты двигателя в ноль.
Теоретически, если мне не хватало полосы для того, чтобы полостью остановить машину, я мог бы добавить оборотов и оторваться, то есть, взлететь обратно.
Я чувствовал, что мог бы это. Однако не стал. Поскольку самолёт нёсся по полосе, как долбанный гоночный болид, я поставил на кон всё, сбросил скорость и нажимая на тормоза на колесах. Плавно, но уверенно.
У моего самолёта не было парашюта, такого, который выстреливает сзади. Сейчас я заплатил бы за такой парашют миллион или даже сто.
Но… парашюта не было.
Мы держали штурвал, полоса неслась и….
Мы замедлились, катясь все медленнее и медленнее…
Самолёт чуть развернуло, покрышки скрипели, кажется, я их пережёг… Плевать.
Самолёт остановился.
Когда Старшина и парочка бойцов открыли люк, нас встречала половина аэропорта.
— Крейзи рашн! — один из пилотов-контрабандистов безошибочно определил нашу национальность по ошалелому виду.