Адъютант императрицы

Самаров Грегор

Мадам Леметр подошла и стала рассматривать камень с жадным любопытством, Аделина же испуганно воскликнула:

— Слишком много милости, ваша светлость, дарить мне такую драгоценность, достойную украшать руку царицы! Это невозможно!.. Прошу вас, ваша светлость, возьмите кольцо обратно!

— Я не имею обыкновения брать подарки обратно, — воскликнул Орлов, мрачно сдвинув брови.

— Как ты невежлива, Аделина! — поспешно вмешалась мадам Леметр. — Простите ей, ваша светлость, такой ответ, она поражена неожиданностью. Могла ли она надеяться получить когда-либо такой камень? О, какая чудная игра! Такой подарок может сделать только князь Орлов, и кому он делает его, тот должен

только смиренно благодарить!

Аделина сидела молча и в раздумье смотрела на камень, сверкавший на ее пальце.

Лицо Орлова снова просветлело; он некоторое время весело и непринужденно продолжал беседу, а затем поднялся и, обращаясь к Аделине, сказал:

— Я надеюсь, вы убеждены, что я не забуду позаботиться о вашей будущности; я воспользовался правом гостеприимства в вашем доме и теперь постараюсь скоротать моему другу время ожидания, которое, к сожалению, неизбежно.

Он поцеловал руку Аделины, снисходительно ответил на низкий поклон госпожи Леметр, затем, нахлобучив шляпу, закутался в плащ и спустился по лестнице.

Когда он поспешно вышел из дома и, сев в карету, быстро помчался, оба студента и их друзья стали шепотом делиться впечатлениями и внимательно всматривались в таинственного незнакомца. Такое любопытство казалось вполне естественной ревностью молодых людей к красивой актрисе, которой они ежедневно посылали свои скромные приветствия.

Долго еще оставались все у окна, и только двое из них вышли из дома и медленно поплелись по направлению к Фонтанке.

После отъезда кареты француз также появился снова у окна со своей книгой, и небольшая улица приняла свой обычный спокойный вид.

— Ах, какой чудный камень! — воскликнула мадам Леметр, оставшись с дочерью наедине и в восхищении рассматривая кольцо, которое Аделина сейчас же сняла с руки. — Вот это совсем другое дело! Такого драгоценного камня ты никогда не получишь от своего подпоручика Мировича, даже и тогда, если государыня, в виде подачки, вернет ему все его владения. Что все это в сравнении с блеском и богатством князя Орлова, для которого такой подарок — пустяк? Какие подарки стал бы он делать, если бы…

— Разве я добиваюсь блеска и богатства? — возразила Аделина, с недоверием и страхом бросая взгляд на сверкающий камень. — Ты знаешь, что я ни минуты не колебалась разделить с моим Василием бедность и нужду; это ты хотела разлучить меня с ним «для моей пользы», — прибавила она с горечью, — это ты хотела продать меня Фирулькину за его миллионы!..

— Ради твоего же счастья, дитя! — сказала госпожа Леметр, все еще вертя камень и любуясь им. — Ради прочности твоего счастья, о котором юность не имеет никакого понятия. Юношеские мечта — это мыльные пузыри, которые блестят алмазами, но разлетаются при первом дуновении жизни, оставив по себе лишь мутную пену. А предложил ли тебе хоть раз этот Фирулькин такой подарок, несмотря на то что он постоянно хвастается своим богатством? О, князь Орлов был совершенно прав: этот Фирулькин — скупой дурак, который умеет загребать богатства, но не умеет их с щедростью раздавать. Правда, мое дитя, правда, ты слишком хороша, слишком красива для этого жалкого Фирулькина, ты достойна большего счастья. Кто знает? Быть может, тебе суждено высшее, никогда не снившееся счастье, быть может, этот камень станет талисманом, откроющим тебе еще более ценные сокровища!

— Я тебя не понимаю, мама, — смущенно заметила Аделина.

— Разве ты не заметила, как сверкали глаза у князя, когда он смотрел на тебя, и как долго он целовал твою руку? — спросила ее госпожа Леметр.

— Мама, мама, — в ужасе воскликнула Аделина, — не говори об этом!

— Конечно, конечно, не следует

говорить о таком великом счастье, чтобы не спугнуть его, но избегать своего счастья также не следует, если бы князь полюбил тебя, если бы… О Боже, я даже не смею подумать об этом!

— Молчи, мама! — воскликнула Аделина, бледная как смерть. — Не говори того ужасного слова, которое приводит меня в трепет! Если бы я могла только допустить, что в твоих словах есть доля правды, я бежала бы отсюда на родину, скрылась бы там в самую глухую дыру, я упросила бы Василия последовать за мною и трудами своих рук содержала бы нас там обоих. Как могут тебе приходить такие мысли? Фирулькин предлагал мне вместе со всеми своими богатствами и свою руку, свое имя, а князь… О, Боже мой, какую пропасть разверзаешь ты предо мною, мама! Но это не так, — сказала она, прижимая руки к своей груди, — это не так, не так!

— Ты глупа, тысячу раз глупа! — сказала мадам Леметр. — А если бы это было правдой, то разве это — не счастье, неоценимое, огромное счастье? Разве не достоин любви князь, перед которым все склоняется, все повинуется, который является самым сильным человеком во всем этом необъятном государстве? И я была молода и красива, дитя мое, и мое сердце жаждало радостей любви, но, если бы я встретила такого человека, как князь Орлов, мое сердце устремилось бы к нему и я в восхищении и преданности склонилась бы к его ногам. Его любовь окружила бы тебя ослепительным счастьем, а когда любовь отцвела бы, как все отцветает на земле рано или поздно, ты в достатке ожидала бы старости и жила бы дивными воспоминаниями. Князь наверное осыпал бы тебя сокровищами, которые и не снились никогда этому узколобому скряге Фирулькину…

Аделина вскочила: ее бледное лицо подергивалось, глаза горели так зловеще, что мать в испуге отшатнулась.

— Молчи, — вскрикнула девушка, — я приказываю тебе молчать, чтобы Бог не услышал твоих слов!

Она повернулась и поспешно скрылась в своей комнате, заперев за собою двери на ключ.

Госпожа Леметр посмотрела ей вслед, качая головой, и спросила самое себя:

— Неужели свет изменился? Я не понимаю Аделины, а я ведь также была молода. Каждый человек делает глупости в молодости: сама молодость — это какой-то безумный бред, на который потом, когда постигнешь истинный смысл жизни, оглядываешься с улыбкой или с сожалением. И она проснется. Каким чудным сном могла бы быть для нее действительность! Счастье блеснуло искоркой, и не моя вина будет, если оно не разгорится ярким пламенем.

Григорий Григорьевич Орлов возвратился в свой дворец. Его ожидал курьер, весь запыленный с дороги. Он привез от губернатора из Москвы срочные, важные депеши. С возрастающим беспокойством прочитал князь эти известия.

— Какой-то обманщик выдает себя за царя Петра Третьего? — спросил он офицера. — Он находит приверженцев и занял уже город Яицк?

— Точно так, ваша светлость, — возбужденно ответил офицер. — Емельян Пугачев, но народ стекается к нему и присягает ему как царю Петру Третьему, который будто бы был до сих пор где-то заточен. Настроение войска опасно, многие солдаты дезертировали; Пугачев принимает всех очень приветливо, даже беглых, если они идут к нему на службу, остальных же всех велит расстреливать. Священники благоволят к нему; он объявил отмену крепостного права, и народ тысячными толпами стекается к нему из степей. Губернатор просит немедленно прислать ему войска, так как сомневается в надежности местного гарнизона. Прокламация, выпущенная этим обманщиком, переслана мною губернатору эстафетой; но, несмотря на все предосторожности, невозможно было воспрепятствовать ее распространению среди народа даже в Москве.