Адъютант императрицы
Шрифт:
И у Панина государыня не находила совета; он умел только упрекать Орлова, который своевольным перерывом переговоров при Фокшанах упустил благоприятное время для заключения мира с турками и не мог указать ей никакого другого исхода, кроме того, как прямо обратиться в Константинополь и, подкупив визиря, добиться у нового султана сносных условий мира. Лень и нерадение ее министра иностранных дел, который часто по целым неделям не читал поступавших депеш и был удобен только тем, что никогда не противоречил, теперь, когда она нуждалась в его мужественном и сильном содействии, становились для нее опасными.
Орлов, с тех пор как Потемкин был
Долго гордость императрицы и мучительное чувство беззащитности боролись против неотвязного желания в эту минуту опасности призвать на помощь отвергнутого и уязвленного князя Орлова; но чувство самосохранения и беспомощное одиночество на так тяжело доставшемся и уязвимом со всех сторон престоле взяли верх.
Государыня получила новые тревожные вести о Пугачеве, а вместе с тем ей сообщали, что резкие требования созывавшейся ею Комиссии нашли чрезвычайно живой отклик в народе. По прочтении этих донесений Екатерина около часа беседовала с Дидро; последний неустанно твердил ей, что своей Комиссией она опередила все европейские державы, и прославлял ее великий либерализм; в то же время, по своему обыкновению перескакивая с предмета на предмет, он остроумно отзывался о новых произведениях французской литературы и высказывал свои оригинальные мысли относительно философских систем. Его лесть показалась государыне почти горькой насмешкой, его остроумная беседа была ей бесконечно безразлична и казалась ничтожной, и под влиянием этого разговора ее сердце еще больнее сжалось.
— Нет, — воскликнула Екатерина Алексеевна, когда наконец философ оставил ее одну, причем ей не нужно уже было сдерживаться и она вся тряслась как в лихорадке, — нет, так не должно продолжаться!.. Это мучение невыносимо; недостойно прятать, подобно страусу, голову от ежедневно возрастающей опасности. Неужели я в первый раз в жизни испугаюсь в своем собственном доме? Чтобы удержать власть над государством, мне необходимо прежде всего овладеть собою, как я всегда делала это.
Она дернула сонетку звонка и приказала пригласить к ней Григория Григорьевича Орлова.
В беспокойном ожидании императрица ходила взад и вперед по комнате, то тихо разговаривала сама с собою, то бросала взор на поступившие донесения, и никто не признал бы в этой мрачной женщине, с болезненно подергивавшимся судорогой лицом и с головой, поникшей на грудь, сияющей императрицы, еще накануне вечером в своем гордом и веселом спокойствии представлявшей собою центр самого блестящего в Европе двора.
Вошел Орлов. Вопреки обыкновению он был в полной парадной форме; казалось, что и своим внешним видом он хотел дать понять, что исполняет только повеление императрицы. После глубокого, церемонного поклона он остановился возле дверей и не проронил ни слова.
При его появлении государыня подавила в себе волновавшие ее заботы; спокойно и серьезно, с легкою принужденностью в тоне, она сказала:
— Мне нужно поговорить с тобою, Григорий Григорьевич, я нуждаюсь в твоем совете; садись сюда!
С этими словами государыня опустилась на кушетку рядом со своим рабочим
— Мой совет всегда принадлежит моей императрице, и хотя вы, ваше императорское величество, и не требовали его давно, так давно, — с упреком в голосе добавил он, — что я почти и позабыл о том времени, когда я и на самом деле был первым сановником империи, тем не менее я всегда готов дать вам свой совет и предоставить вам свои услуги, так как уверен, что пробьет час, когда вам придется или вернуться к своим испытанным друзьям, или перестать быть императрицей.
Екатерина Алексеевна, по–видимому, пропустила мимо ушей последние слова Орлова.
— Следовательно, тебе известно то, что происходит, — сказала она, — тебе известны мои заботы, которые я вынуждена скрывать от всего света.
— Я знаю их, — ответил Орлов. — Бродяга Пугачев уже превратился в могущественного противника, он продвигается к Москве, и если он победоносно вступит туда, он может возложить на себя в Кремле императорскую корону. — Екатерина вздрогнула и напряглась, когда Орлов беспощадно, всего в нескольких словах, обрисовал суть всех ее забот. — Вы видите, ваше императорское величество, — продолжал он с горькой усмешкой, — что я все еще умею читать в вашем сердце и зорко наблюдаю за судьбами империи.
— Опасность видят и враги, — сказала Екатерина Алексеевна, — и пожалуй, зорче всех; от друга же я жду, что он встретит вместе со мною опасность и поможет победить ее.
— От друга! — возразил Орлов. — Разве я еще друг Екатерины? Кажется, я лишь слуга императрицы?
— А почему бы тебе сомневаться в моей дружбе? — спросила Екатерина Алексеевна.
— Оставь притворство! — горячо воскликнул Орлов. — Оно может пригодиться для льстивых царедворцев, но для меня оно не годится.
— Первое условие, первое доказательство дружбы — доверие; а разве мой вопрос, — почти робко произнесло Екатерина Алексеевна, — моя просьба о твоем совете — не доказательство моего доверия? Ты единственный, к кому я обращаюсь с этим вопросом, ты единственный, кому я разрешаю заглянуть в свое сердце.
— Нет, — горячо воскликнул Орлов, совершенно оставляя до сих пор выставлявшуюся им напоказ церемонность, — нет, Екатерина, это неправда; то, что ведет тебя ко мне в эту минуту, не доверие, то просто страх и сознание, что рядом с тобой нет никого достаточно сильного и смелого, чтобы расправиться с опасностями, со всех сторон надвигающимися на тебя…
Государыня доверчиво положила руку на плечо Орлова, окинула его проницательным взором и прервала его:
— И никто так близко, как ты, не заинтересован в этой опасности. Что стало бы с Григорием Орловым, если бы Екатерине когда-нибудь пришлось перестать быть императрицей?
Орлов в упор посмотрел на государыню; по–видимому, с его губ готов был сорваться резкий ответ, но он подавил его и мрачно сказал:
— Тебе понадобилось не мало времени, чтобы найти своего единственного истинного друга.
— Я уверена, — возразила Екатерина Алексеевна, — что тебе не понадобится так много времени, чтобы указать мне спасительный путь и уничтожить тайные надежды шпионящих за нами врагов. Что предпринять, Григорий Григорьевич? Нам нужно во что бы то ни стало разгромить этого обманщика, если мы не хотим, чтобы в империи возрастал этот позорный мятеж; все недовольные примкнут к нему. Так что же остается нам делать, чтобы преодолеть опасность?