Афганистан идет за нами вслед
Шрифт:
Вечером, дождавшись, пока жена накормит детей, выпровадит всех из кухни. Закурит сигарету и примется за письмо. Он все расскажет Ариадне Леонидовне. Подтвердит, что Сережа погиб рано утром четырнадцатого апреля восьмидесятого где-то часов в восемь-девять по Москве. Смерть была мгновенной. Его опознают в лицо, и Степанов сам сопроводит погибших в Кабул. Предложит матери помощь — вдруг в чем-то семья испытывает нужду… Сколько таких случаев… Напишет о найденных после взрыва значках. А вдруг они были Сережины? Потом, в самом конце, вдруг вспомнит адрес механика-водителя. Укорит себя: «Три года жил в Москве. А так и не увидел парня…» Офицер не станет сообщать матери
«Может, у Игоря остались какие-то снимки. Десантники ведь любят фотографироваться. Игорь с Сергеем хорошо знали друг друга…» — напишет женщине Алексей.
И она ухватится за эту соломинку. Полетит письмо из Батайска в Москву. И ответ придет сразу же. Вернее, его не будет. Тимошин пришлет Ариадне Леонидовне пожелтевшее, потертое на сгибах и не раз промокшее солдатским потом письмо. Сын напишет матери через десять лет после своей гибели:
«Мамочка, ну что ты так волнуешься… Все у меня нормально. Не так давно командир объявил благодарность и даже пообещал представить к награде. Ничего серьезного не было. Так, поломалась машина в ущелье, а мы быстро все отремонтировали. Вот и поблагодарили за это. У нас уже тепло. Даже жарко. Живем неплохо. Хотел бы привезти подарок, да не знаю, что. Нам недавно начали платить чеки. Это как деньги. На них можно купить заграничные товары. Только дома. Здесь все продается на афгани. А обменять не у кого. Да и платят немного. Тут такие интересные дуканы… Магазины по-нашему… Чего только нет.
Мы сейчас недалеко от Джелалабада. Здесь раньше отдыхали богатые афганцы и иностранцы. Так что живем прекрасно. И попугаи есть, и обе-зьяны… Рядом граница, но у нас все тихо…»
Это случится в январе тысяча девятьсот девяностого года, когда набьют оскомину различные откровения о необъявленной войне, появятся новые пророки, завизжат кликуши… Где же они были в то время, когда за шесть тысяч километров Степанов вез страшный груз — семь изуродованных тел? Семь молодых ребят, погибших с верой в Родину, в Отечество. Выполнивших свой воинский долг до конца… С их смертью на свете станет меньше мужчин. Не на семь, а на семьдесят, семьсот, семь тысяч…
Мог ли тогда представить Алексей, что через десять лет в Москве призывников будут искать с милицией?!. В Армении изобьют военкома-генерала. Толпой, дико. Как в эпоху средневековья. Двадцать минут будут истязать генерала… В Закавказье разнесут восемьсот километров границы. Даже иранцы приведут свои заставы в боеготовность… Родину, самое дорогое и неприкосновенное, попытаются растащить по национальным закуткам. Армянские экстремисты накануне трагедии — ужасного землетрясения, — будут грозить устроить в стране второй Афганистан… Кровью обольется сердце у Степанова. В ярости не раз сожмет кулаки подполковник Пашка Борисов, попавший преподавать после академии в высшее военное училище на Западную Украину, когда назначат сначала один срок «резать москалей», потом другой, а редактор журнала «Жовтень» бросит клич: «Всех православных за Збруч!» Его подхватят националисты: «Москалей за Збруч, жидов в Збруч! Утопим жидов в москальской крови!..»
Крови… Многим захочется увидеть, какой у нее цвет.
Это будет в девяностом. А еще через пять лет начнется такое, о чем и в кошмарном сне не привиделось бы: первая чеченская, вторая… Боевики, наемники, теракты, убийства… И счет жертвам пойдет не на единицы, а на десятки тысяч. Многим захочется посмотреть на бывшего
Все это еще будет… Будет все… А в тот апрельский день восьмидесятого старший лейтенант Степанов сопровождал погибших и еще верил, что это его первая и единственная война в жизни. Но даже этой войны хватит для того, чтобы испепелить души и изломать судьбы миллионам людей. Афганистан будет идти за ними вслед всю оставшуюся жизнь.
Поначалу Алексей, вернувшийся в Союз, будет стараться как можно реже думать о войне, но она станет напоминать о себе постоянно. Степанов будет мысленно ругать себя, материться, плеваться, но ничего не сможет поделать. Начнет кто-нибудь спрашивать — сначала будет отвечать неохотно, односложно: «да» — «нет». А потом постепенно «заведется». Особенно, если услышит какую-то чушь, вроде той, которую сморозит один хлыщ в отпуске, в восемьдесят первом году…
Степанов с женой и дочкой расположится на скамье у входа в вокзал курского городка Льгова и будет ожидать прибытия поезда. До дома останутся каких-то семьдесят километров, а тут эта вынужденная пересадка… Только через два часа подойдет дизель. Пилить ему до одиннадцати вечера — раскланивается каждому столбу. Будет тихий прекрасный вечер. Маша, уже порядком уставшая, — ехать придется с родителями почти сутки, — начнет похныкивать. То ей захочтся водички, то пирожного, то просто не будет сидеться на месте.
Алексей пройдется по перрону. У киоска, где собирался посмотреть дочке книжечку или детский журнал с картинками, будут торговать местные женщины. Продавать горячую картошку, ранние яблоки, соленые огурцы, вишни, редиску… Одна старушка предложит раков.
— Берите, товарищ старший лейтенант. Видите, какие хорошие, свежие? Только сегодня наловили в речке, — станет расхваливать она свой товар.
— Где наловили-то, — спросит Степанов, — в Сейме, что ли?
— Да, сынок, в Сейме, где же еще… Бери, три штуки рубль.
— Да зачем мне три штуки, бабушка? — покачает головой. Алексей. — Один продайте, покажу дочке…
— Тридцать три копейки… — старушка выберет самого крупного.
Это будет не рак, а целое произведение искусства. Большущий, красный, с выпученными глазами и длиннющими усами…
— Зачем? Спрячь, напугаешь ребенка, — запротестует жена, увидев пресноводное чудовище.
— Лина, это же из нашего Сейма, — одно напоминание о реке, на которой прошло детство обоих, должно было растопить сердце супруги.
Так оно и случится.
Однако Маше рак не понравится. Степанов будет уговаривать прикоснуться к нему пальчиком, потрогать за длинные усы — маленькая девочка ни в какую. Начнет прятать ручки за спиной, отодвигаться на краешек скамейки.
— Хватит, — вмешается жена. — Клади его в сумку. Дома разберемся.
Алексей присядет на корточки к стоящим у скамейки вещам. Мельком посмотрит на теснящихся рядом пожилых женщин, на чисто одетого мужчину, который с упоением что-то будет рассказывать им. С незнакомцем попытается спорить седой водитель автобуса — на пиджаке у него будет «птичка», чем-то смахивающая на авиационную или десантную. Только внутри не звезда, как у военных, а рулевое колесо. По орденским планкам на груди можно будет догадаться о фронтовом прошлом водителя.