Афганистан идет за нами вслед
Шрифт:
Глава шестая
Канули в Лету май и июнь 1980-го. Боевые действия, начавшиеся в конце зимы, с наступлением тепла достигли наивысшего напряжения. Редкий, наверное, выпадал день, чтобы не происходило вооруженных стычек с душманами. Потери несли и те, и другие. Степанову тоже приходилось несладко. Хватало и работы в штабе, и ночных патрулирований, и проверок в Кабуле, в частях, боевых охранениях, и различных выездов в другие провинции Афганистана.
Лето 1980-го было жарким — и в прямом, и в переносном смысле. Десантники постоянно меняли тактику
Однажды Степанову вспомнилось, что когда-то в суворовском военном училище он вел дневник. «Не возобновить ли это занятие вновь? — подумалось ему. — Кто знает, как мы отнесемся к этим событиям лет эдак через двадцать…» А тут как раз пришло письмо от Лины и, прочитав его, Алексей утвердился в своем решении. В политотделе он нашел три какие-то небольшие инвентарные книги и вечером принялся за дело. Острым десантным ножом отрезал в них ненужные графы. Получились неплохие разлинованные тетради в жесткой обложке. Как раз то, что и требовалось. Дождавшись, когда в палатке за маленьким раскладным столиком освободилось место, он пристроился у самого краешка его и раскрыл будущий дневник. Казалось, писать было особо-то и не о чем, но только начал, как сразу же увлекся. Эти записи частично сохранятся и некоторые из них он привезет в Союз. Вот что он будет читать спустя два десятилетия:
25 октября 1980 г.
Вчера получил от жены письмо. Она в серванте нашла старые дневники и неожиданно зачиталась, чуть не опоздав на работу. Пишет, испытала такое ощущение, будто слышала мой голос. И я подумал: Афганистан когда-нибудь кончится. Это сейчас мы материмся, говорим друг другу: «Вычеркнем все из памяти». А удастся ли? Уже десять месяцев позади, но просвета нет. Условия, в которых живем, побуждают говорить откровенно хотя бы с самим собой. Сейчас, когда все немного затихло, рейды пошли на убыль, появилось время поразмыслить о многом. Глупо, конечно, доверять бумаге свои чувства, переживания. И все-таки…
Для начала — о дне минувшем. Сегодня с Терентьевым и Батуриным не пошли на зарядку. Они почему — не знаю. А я ночью проверял боевое охранение. Кончи-лось тем, что в палатку ворвался начопер. Поднял нас, как мальчишек, и пригрозил: если не будем вставать на зарядку, станет посылать каждую ночь на проверки. Таким образом, настроение испортили с самого утра.
Сделаю «лирическое» отступление: в лоб, словно «мессер», пикирует муха. Атакует по всем правилам воздушного боя. Мухи здесь очень наглые. На человека кидаются, как на падаль. Хотя в этом что-то, наверное, есть… Имею в виду наши особые условия.
Пишу дневник в «греческом зале». Мы отгородили угол палатки досками из-под разбитых ящиков для артиллерийских снарядов, заклеили стенки вырезками из «Плейбоя». Кстати, никакого секса и женщин. Даже намека на них. Лишь реклама автомобилей, радиоаппаратуры и прочих благ цивилизации. В палатке топится печка, из радиоузла Коровина доносится песня: «А мне не надо от тебя… Наверно, выдумали мы весну, весну, когда шумела вьюга, наверно, выдумали мы от одино-чества друг друга…» Тоска, поручик, тоска…
До обеда работал в рембате. Разговорились с замполитом. Мужик толковый, но, по-моему, неудачник. Хотя в
Сегодня праздник. Получил два письма. От побратима Коли Мартынова и однокашника по училищу старшего лейтенанта Сашки Феденко. Последний пишет, что жизнь у него прекрасна, надоедлива, все есть, но «хочется чего-нибудь такого». Играет в русскую хандру. А я бы не прочь побывать в ее объятиях на месте Феденко в Ленинграде. Здесь, в Кабуле, по-настоящему понимаешь, что такое Родина. Отечество — это прекрасно. На чужбине, в пыли, холоде я часто вспоминаю слова Петра Первого: «Природа произвела Россию только одну: она соперницы не имеет!»
26 октября 1980 г.
Сегодня воскресенье. Ждали вручения дивизии ордена Ленина. Мероприятия не было. Почему — не объяснили. Получил письмо от Лины. Сообщает, что Орловский попал в госпиталь в Белоруссию. В Полоцк. Не в Ташкент, как другие. Да, ему крупно «не повезло». Что значит — близкий к сильным мира сего. Болеть, сирому и горемычному, придется с комфортом. А там отпуск…
Лина жалуется, что две недели не получала вестей. Тревожится. Видно, не все письма доходят. Многие передаешь с отпускниками, но люди разные. Один добросовестно выполнит просьбу, другой забудет, а потом потеряет или выбросит. Я пишу не реже двух раз в неделю. Надо все-таки поддерживать жену. Ей вдвоем с Машей еще труднее, чем мне.
27 октября 1980 г.
День, вернее настроение, испорчено с утра. Перед завтраком во время детской передачи был задан вопрос: «Какие машины могут ехать на красный свет?» «А в самом деле?» — заинтересовался прапорщик Ласкин. Я ответил. Иван назвал еще один пункт: «Правительственные». «Ну, нет, — не согласился я, — для них выставляют регулировщиков». Тут в разговор встрял Сашка Фомин. Наверное, встал не с той ноги. Накинулся на нас обоих разъяренной пантерой. И понеслось. Я от изумления глаза раскрыл, думаю, какая муха укусила, с чего бы это? А он орет: «Вам красный свет, сволочи? А кто ведро вываривать будет? Хоть воды притащили бы… Испоганили, еще и зубы скалят…»
А дело вот в чем. У нас к перегородке прибита подставка для ведра. Где-то в метре от пола. Просыпаемся и видим здоровенную мышь, бегающую над ней по самому верху. «Вот сволочуга, — подхватился с кровати Ласкин, — я ее сейчас…» Взял кобуру и запустил в непрошеную гостью. А она возьми и бухнись в ведро с питьевой водой. И пузыри пустила. Теперь надо вываривать. Вот Фомин и взвился. Нервы у всех… В общем, дошли до взаимных оскорблений легкой степени. А если честно, мы здесь прилично надоели друг другу. Одни и те же лица — в палатке, в столовой, в клубе, в строю и еще кое-где…
Перед ужином занимался гимнастикой. «Химики» соорудили перекладину. Было холодно и темно. Небо обложили черные тучи. У самой их кромки летел гигантский «Боинг». Яркие белые вспышки бортовых огней озаряли края облаков. Я смотрел и думал: «В кабине, в салоне, уют, комфорт… Когда же и мы полетим вот так?..»
После ужина Ласкин напек пирожков. Мастер он на все руки. У меня бы, наверное, не хватило терпения…
28 октября 1980 г.
Пасмурно с самого утра. На завтрак были «шрапнель» и мясо, будто из кожзаменителя. Чуть не обломал зубы. Обычное меню здесь — суп «тра-та-та», каша «и-го-го», компот «пшик». Это по определению лейтенанта Терентьева.