Афганистан. Гора Шабан
Шрифт:
Вскоре и нашему начальству надоело надрывать в-одиночку своё командирское горло…
— Напра-ВО! — скомандовал ротный. — Туда… За умывальник! Шагом марш!
По дороге мы естественно приуныли. Ведь на плацу товарищ капитан может только обещать нам все кары небесные и земные «блага». Поскольку все мы оставались на всеобщем обозрении: как из окон штаба бригады, так и всего Лашкарёвского гарнизона. А вот за солдатским нашим умывальником почти безлюдно, а значит и практически безнаказанно… И вот здесь-то мы за своё молчаливое упорство сможем вволю напрыгаться «джамбы», наползаться по-пластунски по февральской грязюке, да и мало ли чего… Ведь в нашей солдатской
Но и в совершенно безлюдном месте, то есть в абсолютно бесконтрольном пространстве всё повторилось опять. Не помог и наш солдатский умывальник… Мы устало маршировали на месте, но петь эту музыкальную пакость не могли…
— Вы хоть можете объяснить в чём дело? — не выдержал ротный. — Что здесь такого заподлянского?
Мы молчали. Ведь товарищ капитан лет на восемь нас старше, и следовательно сам должен понимать… Что негоже солдатам Советской Армии петь такие иронично-издевательские песенки про нашу общую историю. Одно дело — исполнять её в составе хорошо так подвыпившей компании. И совершенно другое — петь такую похабщину в качестве строевой песни, да ещё и самого настоящего боевого подразделения советского спецназа.
А ещё имелись тут другие нюансы. Не столь глобальные, но всё же имеющие немаловажное значение для каждого из нас. Лично мне как татарину было неприятно петь эту песню, где так откровенно опошляется Куликовская битва, в которой русские полки под командованием князя Дмитрия сражались с монголо-татарскими войсками. И победили… А если уж в первом куплете содержится такая издёвка над одними участниками, то в конце песни может быть всё что угодно про других… Вплоть до откровенного глумления над проигравшими…
Может быть именно из-за этого, то есть по причине неизвестного содержания остальных куплетов… А может и в следствии общей издевательской тональности этой якобы песни… Или же от нежелания оказаться посмешищем в глазах остальных солдат как первой роты, так и всех бойцов шестого батальона… Или же исключительно из уважения к Памяти… Как бы то ни было, но петь хором мы отказывались.
Самым любопытным было то, что наше молчаливое противодействие оказалось совершенно спонтанным. Мы ни о чём не договаривались друг с дружкой, что в принципе было невозможным, поскольку стояли в одной шеренге и прямо перед командиром роты. По этой же причине у нас не имелось малейшей возможности хотя бы переглянуться, чтобы передать какую-нибудь условную информацию взглядом или же мимикой. Поначалу наше негласное сопротивление было неосознанным и почти интуитивным. Получалось так, что первой не приняла эту песню душа каждого из нас. А уж потом забастовал и разум.
Да… Когда каждый запевала исполнял эту песню в одиночку, то есть перед самим командиром роты… Стало быть перед товарищем капитаном. То здесь всё ещё были возможны сепаратные сделки с каждой отдельно взятой совестью. Ведь все мы являлись солдатами срочной службы, и сейчас нами командовал сам капитан Перемитин. И под пристальным взглядом ротного каждый из нас эту песню пел.
Но когда четыре солдата-срочника объединялись в одно целое… Хоть и маленькое, но всё-таки воинское подразделение. Вот тут-то четыре наши души, а также четыре совести, четыре сердца, четыре голоса и четыре тела… Вот тут-то мы сливались в одну маленькую, но практически непобедимую силу. И нас в этом случае не могло одолеть ничто на свете! Ни всякая там заморская зараза или же афганистанская напасть. Ни суровые климатические условия или бытовые трудности. Ни командир первой роты, ни его обещания тире угрозы, ни даже комбат Еремеев… Который,
Что ни говори, но командир нашего батальона майор Еремеев был русским по национальности. Однако родился он в узбекском городе Чирчике. Капитан Перемитин тоже был русским и родом из Сибири. То ли из Омской, то ли из Томской области. Из присутствующих здесь запевал и дембель Санька Богомолов был русским. Молодой солдат Михальчук являлся украинцем и стало быть родом «С Украйны». Фазан Джурилло вроде бы был из Закарпатья. Ну, и я — татарин, родившийся неподалёку от узбекистанского города Бухары. С отцовскими корнями из Башкирии и материнскими — из Пензенской области.
Все мы отличались друг от друга различными и немаловажными моментами: и национальностью, и местом рождения, и даже говором… То есть манерой произношения русских слов. Но тем не менее… Все мы ощущали себя хоть и небольшой, но всё-таки частичкой одного единого целого — великого и могучего Советского Союза.
Действительно, в нашем прошлом переплелось великое множество различных событий, исторических связей и человеческих судеб. Было там и не столь радостное и светлое. Но всё это осталось в далёкой древности. Это уже стало нашей общей историей, которую нам нельзя забывать, чтобы не повторить в будущем прошлых ошибок. Поэтому нашу общую историю следует помнить, чтить и уважать. А тем более нашей историей нельзя злоупотреблять. Чтобы ненароком не противопоставить нас друг напротив друга и тем самым разобщить нашу сплочённую державу. Чтобы не разрушить нашу общую на всех страну — Союз Советских Социалистических Республик.
«А тут… Э-эх…»
А здесь товарищу капитану вздумалось потешить себя и окружающих, скажем так, не самым подобающим образом. Своего командира роты мы уважали очень сильно. Однако существует нечто большее, о котором нельзя даже думать плохо… А тем более говорить… А тут нас заставляли петь!..
«Ведь и наш Гимн не во всех местах можно исполнять! Если конечно же человек уважает себя как Человека и Гражданина!»
Мои мысли пока что оставались только лишь моими мыслями. Высказать их вслух я никак не решался. А наши мучения всё продолжались.
Вскоре, то есть после очередного этапа разучивания строевой песни… То есть после неизбежного финала выступления нашего военного квартета, которое закончилось так и не начавшись… Капитан Перемитин разочарованно вздохнул… Он понял всю тщетность своих усилий и стараний… Мы лишь топтались на месте, но только не пели…
— Стой! — скомандовал ротный и устало махнул рукой. — Напра-ВО! Шагом марш в казарму.
Четверо его подчинённых послушно развернулись в нужном направлении и вразнобой зачавкали по февральской грязи. Ко всеобщей радости, наше молчаливое сопротивление не обернулось никаким военным наказанием. Во всяком случае здесь, то есть за солдатским умывальником.
Но и в родном подразделении ничего такого с нами не произошло. Капитан Перемитин скрылся в своей комнате, а мы занялись своими делами.
Во время дневного путешествия в заветно-сказочную Страну Столовую наша первая рота повзводно горланила четыре разные песни. В первой группе всё вспоминали утреннюю маркитантку и прострелянное днище. Во второй хлопцы распрягали коней да ложились «спочивать». В доблестной РГ № 613. с моей подачи пели про славные солдатские дела и боевые будни, заглушая тем самым еле доносящиеся сзади голоса четвёртого взвода. Словом, всё шло в прежнем русле.