Афганский рубеж 4
Шрифт:
— Есть, — ответил Орлов и отправил подчинённых оповестить начальника штаба.
Через 15 минут на аэродроме уже выстроился весь личный состав. За прошедшие месяцы это самое сложное построение для меня.
— Сан Саныч, ты большую работу проделал. Меня когда назначали сюда, я прям был рад, — улыбался новый командир эскадрильи, пока Пяткин проверял личный состав.
— Всё равно много работы. Рабочее состояние техники нужно поддерживать постоянно. Тыловиков тереби, чтоб не задерживали запасные части. Ну, Сычкин всё знает. Он тебе поможет.
—
— Не «пробили», а он заслужил. И постарайтесь это запомнить, товарищ майор, — спокойно ответил я.
— Да будет тебе, Саныч! Ты ещё скажи, что у тебя замполит на прикрытие летал и не за политсобрания получил орден?
— Летал и не раз. И днём, и ночью. Так что, уважай личный состав. А то до меня здесь было по-другому всё.
Новый комэска посмеялся и задал уточняющий вопрос.
— И как же тут было?
— Двух командиров эскадрильи сняли с должности. Один заместитель уехал с переломами, полученными при невыясненных обстоятельствах. Ещё один застрелился. А трое из командного состава и вовсе получили заболевания, после которых их списали с лётной работы, — пересказал я слова моего командования, которые мне говорили перед отправкой сюда.
Заменщик прокашлялся и перестал улыбаться. Надеюсь, всю серьёзность своего положения он понял.
— Эскадрилья, равняйсь! Смирно! Равнение на середину! — громко произнёс Пяткин и пошёл строевым шагом навстречу новому командиру эскадрильи.
Пока произносилась официальная речь, я смотрел на строй моих уже бывших подчинённых.
Много было и печального, и смешного, и трагичного. Но сейчас радует одно: оградил меня Господь от участи отправлять подчинённых на Родину в цинковом гробу. Самое страшное, что может случиться с командиром. И я этого смог избежать.
— Теперь слово предоставляется майору Клюковкину, — передал мне право говорить новый комэска.
Я вышел на середину строя под громкие аплодисменты. Внимание моё также привлекло то, что не смогли усидеть в столовой официантки и остальные представители гражданского персонала нашего гарнизона. Я постарался попрощаться со всеми и никого не забыл. Но не могут просто так меня отпустить на Родину.
При взгляде на женщин невольно вспомнил, что после завтрака мне сегодня дали большой свёрток газеты, в которую были завёрнуты пирожки. На дорожку, так сказать!
— Есть такая мудрость — минуты тянутся, часы идут, а дни и месяцы бегут. Вот и моё время во главе эскадрильи пролетело незаметно. Мне приятно, что мы с вами все стоим здесь и смотрим друг другу в глаза с чистой совестью. Рад, что все мы живы и здоровы. Я горд, что был вашим командиром. Всем желаю здоровья, успехов и благополучия.
Громкие аплодисменты продолжались долго, и я даже не мог поймать момент, чтобы попрощаться.
— Равняйсь! Смирно! — поймал я момент и подал последнюю команду своим подчинённым. — До свидания, товарищи!
—
Спустя три дня я уже стоял на вокзале в Торске.
Отдохнув вечером с дороги, утром я пошёл в часть. Первым делом зашёл к командиру полка, но того в кабинете не оказалось. Его секретарь сказал, что он у Медведева.
Войдя в штаб Центра, я сразу заметил, как всё изменилось. Появились новые подарки и грамоты на стендах. Доска почёта пополнилась новыми фотографиями. Даже меня отметили, как лучшего заместителя командира эскадрильи. Хотя я ещё ни дня в Торске не командовал.
Рядом ещё один стенд, где были отмечены те, кто погиб при исполнении воинского долга. И на одну фотографию здесь стало больше.
Я подошёл к ней и с грустью констатировал печальную для себя информацию.
— Старший лейтенант Казаков П. С., — прочитал я табличку под фотографией с датами жизни моего боевого товарища.
Тот самый Петруха, которого я тащил на себе среди песков, скал и гор Афганистана.
— Сан Саныч! — позвал меня знакомый голос за спиной.
Это был командир моего полка Тяпкин Андрей Фридрихович. Я подошёл к нему и поприветствовал.
— Рад твоему возвращению. Мы наслышаны, что тебе удалось сломать все традиции и устои в Шахджое, — улыбнулся полковник, но мне было не особо радостно.
— Задачу выполнил, домой вернулся. А тут такое, — повернулся я к фотографии Петрухи.
Тяпкин выдохнул и рассказал, что произошло. У Казакова начались осложнения. Видимо, блуждающие осколки по телу своё дело сделали.
— Месяц как похоронили, — ответил Тяпкин, когда мы стояли рядом с фотографией Петрухи.
— Семья? — спросил я.
— Жена и ребёнок получат двухкомнатную квартиру в Москве. Каким образом получилось так быстро им всё оформить, не знаю. Похоже, есть покровители у Казакова, которым он не безразличен.
Что ж, представители конторы держат слово. Это радует. А вот то что виновник смерти Петрухи не наказан — злит меня.
После разговора с командиром полка и беседы с Медведевым, меня «принудительно» решено отправить в отпуск. Этому я противиться не стал, поскольку голова и тело требуют отдыха. Некой перезагрузки после командировки и последних новостей.
Перед убытием на отдых я решил зайти в кабинет, который мы делим с командиром эскадрильи. Комэска сегодня отсутствует по личным обстоятельствам. Однако, войдя в кабинет, я обнаружил, что тут есть ещё кое-кто.
— Сан Саныч, а я вас жду! — воскликнул Виталий Казанов.
Вот как у них это получается! Я ещё сам не знал, что пойду к себе в кабинет, а он уже здесь. И уже чай пьёт!
— Что вы тут делаете? — спросил я, подойдя к столу.
— Дружеский визит.
— Понятно. То есть, просто пришли на КПП, попросили солдата пропустить вас к другу Клюковкину и вот так легко вошли в штаб эскадрильи? — поинтересовался я, хотя понятно, что у этих ребят есть ключ от всех дверей.