Афганский рубеж
Шрифт:
– А тебе, смотрю, завидно. У самого капает, а подтереть некому, – ответил я и продолжил листать лётную книжку.
Чкалов замолчал и больше головы не поднимал. Через минуту все разговоры обо мне и предстоящей командировке утихли. Батыров, сидевший первоначально за своим столом в начале ряда встал, и подошёл ко мне, пока я просматривал книжку.
– Ты написал? – шепнул он.
– Нет ещё.
– Просто не хочу выглядеть лгуном.
– Не будешь. Сядь, и мы вместе всё напишем. Ущерб незначительный, – сказал
Батыров дал мне почитать объяснительную. Вроде всё толково описал Димон. Даже ссылки на документы сделал.
Открываю раздел допусков в лётной книжке. Мда… печально всё! Клюковкин допущен летать только днём. И судя по датам, его допустили с огромной натяжкой.
– С чего ты решил, что небольшой? – продолжал меня отвлекать Димон.
– Командир, что мы повредили? Стойки и лопасти? Заменим, отобьём конус, облетаем вертолёт, и всё! Проще простого.
Пока я писал, Димон продолжал строить гипотезы. Что нам грозит. Как нас будут мурыжить на комиссии. Как это скажется на его репутации.
В общем, за меня и Карима он не переживал. Оно и правильно – командиром экипажа ведь был Батыров. С него и весь основной спрос.
Я даже не сомневался в том, что буду прав насчёт повреждений. Через полчаса, когда я собирался идти командиру эскадрильи, пришёл заместитель Енотаева по инженерно-авиационной службе и подтвердил мои слова.
Батыров в очередной раз выдохнул и рванул вперёд меня. Первым он и вышел от комэска с радостным лицом.
– Сказал, что всё будет хорошо. Мой рапорт удовлетворят, – улыбнулся Димон и, чуть не вприпрыжку, побежал по коридору.
Как он стал командиром звена? Надеюсь, есть логичное объяснение.
Захожу в кабинет Енотаева и отдаю рапорт. Комэска остановил меня и начал читать.
– Клюковкин, вот почему у тебя всё через огромную букву «Ж»? Все пишут объяснительную, а ты рапорт! – возмутился Енотаев.
– Виновные пишут объяснительную, а я не виновен. Потому и написал рапорт.
Подполковник вскочил со своего места, задев коленями столешницу. Стакан с пишущими принадлежностями от удара упал. Стекло, накрывавшее важные бумаги и списки, съехало вперёд.
– Ты не там характер проявляешь. Чего ж в полёте вечно трясёшься? – крикнул Енотаев.
– Это в прошлом. Готов хоть сейчас слетать с вами проверку в зону, – ответил я, выпрямляясь в струнку.
– Уверенность почувствовал, значит. Так головой ударился, что мозги на место встали?
– Так точно, Ефим Петрович.
Енотаев поправил стекло и стал собирать разбросанные ручки и карандаши. Я поднял пару принадлежностей с пола и протянул командиру эскадрильи.
– Начальник политотдела Доманин едет. Он будет проводить политзанятие, лекцию и беседовать с каждым, кто поедет в Афганистан. Когда он уедет, больше списки меняться не будут. Не попадёшь в команду – начальник штаба доведёт дело до твоего
– Товарищ подполковник, я готов выполнить полёт и показать…
– Всё, сынок. Сегодня был твой крайний вылет. Естественно, что на тебе вины нет. Батырова, само собой, тоже выведут из-под удара. Ну, а Сагитыч тем более не виноват. Иди домой и отдыхай. Шишку лечи, но без «обезболивающих»! – пригрозил мне Енотаев.
Теперь предстояло найти ещё дом, где я живу.
Память Клюковкина подсказала, что живёт он недалеко от КПП. Ступив за ворота части, я медленно пошёл в сторону домов.
Странное ощущение. В прошлой жизни на месте этого городка одни развалины. Я это помню, поскольку во время учений мы использовали территорию этого аэродрома. Он был заброшен, но ещё сохранил очертания.
Теперь я вижу детские площадки со скрипящими качелями. Даже в такой мороз дети бегают по улице. Они используют огромную лужу рядом с водонапорной башней для катания на салазках.
Добрался до пятиэтажных панельных домов с морозными узорами на окнах. Перед домами гуляют несколько девушек с колясками. Детки укутаны в солдатские одеяла и мирно спят, пригретые ярким солнцем.
Кого-то мамочки тащат на санках, а кого-то и за ухо.
– Я тебе сказала, сразу домой после школы. Весь в снегу. На горке он был! – возмущалась женщина, подгоняя паренька в шубе и валенках.
В руках мальчик тащил кожаный ранец с картинкой олимпийского мишки.
Навстречу прошли два «колдырика». Лица небритые, но одеты в чистое лётное зимнее обмундирование. Шапка на затылке, а куртки расстёгнуты.
– О, боец, пойдём с нами, – приобнял меня один из них.
– Не-а, – покрутил отрицательно головой.
– Так, давай-ка соблюдать… эту… нашу.
– Субординацию, Палыч, – подсказал его собутыльник.
– За это и выпьем.
Тут же мужики достали из кармана по стаканчику. Один из них взял металлическую фляжку и налил немного. Так вот и согреваются мужички.
Что сказать – всё как и в моём будущем. Смотришь по сторонам, а каких-то сверхразвлечений не видно.
Здание перед памятником Ленину, оказалось Домом Офицеров. Судя по афишам, вся жизнь крутится здесь.
В субботу устраиваются танцы. Обещают, что в программе будут ритмы зарубежной эстрады.
В воскресенье кино показывают. Посмотрел репертуар, но список не самый богатый на премьеры. «Баламут», «Блеф» с Челентано и что-то индийское. И на том спасибо, что хоть не забывают дальние гарнизоны и привозят сюда фильмы.
Лицо окончательно обмёрзло, а на ресницах и бровях почувствовал появление инея. Надо идти домой и греться.
Посмотрел по сторонам. А идти то куда? Вроде на выходе из части память Клюковкина давала мне понять, где его холостяцкое гнёздышко. Я это понял, поскольку у такого балбеса явно ещё нет жены и детей.