Агафон с большой Волги
Шрифт:
Мартьян долго готовился к такому разговору, но с первых же слов почувствовал в ее тоне решительный отказ.
– Ты можешь думать одно, а люди – другое.
– Какие люди? – настраиваясь все более воинственно, спросил он.
– Будто не знаешь? – Глаше очень трудно было отказать ему в просьбе, тем более что комбайн в Сибири оставил Мартьян, вернулся с Почетной грамотой за отличную уборку, и все механизаторы полагали, что новую машину получит он.
– А что я должен знать?
– Если мы станем вместе работать, то Варя и Агафья
– Ах, вот оно что? Ну, мне на это наплевать.
– А мне нет. Извини, Мартьян, я тороплюсь домой.
– Не спеши. Я тоже туда, к вам иду, главного соколика хочу потрепать, пощипать у него перышки, – с задором сказал Мартьян.
Увидев его вместе со снохой, Соколов еще больше помрачнел. Он только что воевал с Дашей и заступившейся за дочь Анной Сергеевной и проиграл сражение. Михаил Лукьянович не знал еще, что руководство совхоза, не спросив даже его мнения, лишило его такого отличного штурвального, как Глафира. Сейчас он сидел на веранде и выправлял велосипедное колесо, кем-то опять искривленное.
Расспросив, как он отдыхал и лечился, Мартьян сообщил о новых наметках дирекции.
– Придется тебе, Миша, с Глафирой расстаться, – сказал Мартьян.
– Переманил, что ли? – с издевкой спросил Соколов.
– Не думал.
– Мне все твои думки известны. Пока я жив, этого не будет, – сумрачно и глухо проговорил Михаил Лукьянович.
– Плохо, я смотрю, тебя там подлечили, совсем нервный стад, – подзадоривал его Мартьян. – Куражишься, друг?
– Не куражусь, а над тобой, дурачком, потешаюсь. – Соколов все больше и больше распалялся.
– Валяй! Иванушки-дурачки народ снисходительный. Меня, помню, в детстве спрашивали: «Кем ты хочешь, Мартьянушка, быть – летчиком или инженером?» А я им отвечал, бывало, на полном серьезе: «Иванушкой-дурачком». Почему? Да потому, что Иванушки всегда побеждали и на принцессах женились.
Вспомнив об этом, Мартьян усмехнулся горько и закурил сигарету.
– Наша Глафира тоже, полагаешь, вроде твоей сказочной принцессы? – язвительно спросил Соколов.
– Возможно, – глубоко затягиваясь сигаретой и пожимая плечами, ответил Мартьян.
– Конечно, кусок лакомый, да только не к твоему столу, принц Голубенков. Ты вон и Варвару проворонил. Я ведь все знаю и вижу…
– У тебя золотая звездочка… А с высоты всегда дальше видно, Михаил Лукьянович, – сказал Мартьян.
– По-твоему, я звезду незаслуженно отхватил? – окончательно вскипел Соколов.
– Не спорю, комбайнер ты один из лучших. Давай же говорить откровенно, мы ведь друзья?
– Ишь куда гнешь? Хочешь ко мне в штурвальные, так и скажи.
– Не напрашиваюсь. Но вот к Глафире сейчас просился, не скрою…
– В полюбовники, что ли? – с оттенком злорадного удовольствия спросил Соколов. Неурядица с дочерью сделала его слишком сердитым и легко возбудимым.
За окном веранды, заросшей зеленой вязью разноцветных вьюнков, наплывал летний вечер, окрашивая притихший сад неярким розовым светом.
– Я смотрю, Михаил, курорт совсем тебя испортил. Начинаешь необдуманные слова произносить, – после неловкого молчания проговорил Мартьян.
– Это не там, а тут мне начали портить кровь… Едва расчухались с твоей Варварой и Чертыковцевым… Ну, как он без меня, опять шумел?
– Он не шумливый, а правильный парень. Кстати, они тут с Яном Альфредовичем нашу чайную расшуровали. Жуликов разоблачили и под суд отдали. Варвару краешком пристегнули, выговором отделалась. Какие-то накладные не глядя подписала… Чайной теперь не узнать, что твой «Метрополь», десятки блюд готовят. И я там столуюсь.
– Ишь, бобыли! А у меня вон Даша за вашего Федьку замуж собралась. От бабки сбежала…
– Да, я знаю, – засмеялся Мартьян. – Ну, а что это тебя так тревожит?
– Отец я аль нет? Колька тоже вон от птичниц не вылазит, какую-то им механизацию мастерит.
– Ну и что?
– А то, что внучонки-то не в инкубаторе выводятся.
– Не устережешь, Миша. Ты, честное слово, завел какой-то свой соколовский домострой. Всех опекаешь, всеми недоволен. Меня тоже лакомым куском упрекнул. Ну ладно, я тебе тоже ломтик отрежу по-братски. Глафира твоя тю-тю!..
– Ты меня брось разыгрывать! – Михаил Лукьянович даже вскочил.
– Да не бойся! Замуж не выходит. Получила новый комбайн, а я попросился к ней штурвальным. Не берет!
– Очень даже правильно делает. Говоришь, новый комбайн? – с тревожной растерянностью спросил он. Сухощавое лицо его угрюмо сморщилось.
Сумерки сгущались. На веранду с лейкой в руках вошла Глаша и начала поливать цветы. Мартьян поднялся и направился к двери.
– Ты куда? Оставайся ужинать. У меня гостинец, винцо кавказское.
– Спасибо. В жару не пью.
Мартьян сухо простился и вышел. Михаил и Глафира остались одни и напряженно молчали. Через раскрытое окно она частично слышала их разговор и решила поговорить с деверем откровенно. Его постоянная опека начинала угнетать Глашу.
– Тебя, выходит, поздравить надо, а ты помалкиваешь? – барабаня по стеклу пальцами, спросил Михаил.
– Не успела сказать.
– Подкусываешь ты меня очень крепко.
– Почему же, Михаил Лукьянович? – Глаша поставила в угол лейку и присела на стул.
– А потому. Мне нового человека приучать надо, а я только приехал, и уборка на носу… Я понимаю, и ты хочешь самостоятельности. Все это верно. В другое время я бы и возражать не стал. А сейчас ты меня сажаешь в калошу, да и сама…
– Договаривайте, коли начали.
– Тут и договаривать нечего. Нового агрегата ты почти не знаешь, можешь сорваться. Видела, какой нынче урожай? Пшеница стеной стоит. Такого хлеба даже старики не видывали.