Агафон с Большой Волги
Шрифт:
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Около райпотребсоюза Агафон машины не застал. Она только что, как сообщил какой-то дядька, ушла в совхоз. Тут же неподалеку был рынок. Но продавцы и покупатели почти разъехались, и попутчиков найти ему не удалось. Вспомнив совет комбайнера Ильи Михайловича, он расспросил прохожего и отправился на Аккермановский большак.
На окраине его встретила липкая суглинистая грязь дороги. С гор пронзительно дуло прохладной мартовской сыростью, хотя солнце уже сильно припекало, съедая лежащий в долинах снег. В воздухе по-весеннему заливались жаворонки, вдоль дороги, развороченной тракторными гусеницами, солидно
"У нас на Волге кормов нехватка, а тут солому жгут", - подумал Агафон.
Пройдя километра три, он поднялся на бугор и увидел впереди застрявшую в кювете грузовую машину. Поравнявшись с нею, рассмотрел, как молодой шофер в низенькой, надетой набочок барашковой кубанке, подняв капот, копался в моторе. В кабине сидела закутанная в пуховый платок чернобровая женщина с остреньким, с небольшой горбинкой носом - она смотрела на Агафона азиатскими глазами, пристальными и удивленными. Агафон кивком поклонился женщине, шофера приветствовал словами:
– Здорово, корешок.
– Здорово, - вытирая масленой тряпкой испачканные руки, отозвался парень.
– Почему загораешь?
– тоном бывалого шофера спросил Агафон.
– Не тянет, и зажигание барахлит.
– Свечи смотрел?
– Нет еще.
– Давай посмотрим вместе? Как тебя зовут, друг?
– Федор, - нехотя ответил тот и недоверчиво пожал плечами. Не удержавшись, спросил: - А вы разбираетесь в таком тягле?
– Немножко.
– Агафон поставил чемодан на землю и склонился к мотору.
– Иди включи зажигание, - обернувшись, сказал он Феде.
Тот быстро повиновался и залез в кабину.
– Стоп! Давай сюда, дружок!
– крикнул Агафон и помахал рукой.
Захлопнув дверку, Федя подошел.
– Вот, видишь: отсоединился провод высокого напряжения, совсем пустяк, а загорать можно до вечера. Давно ездишь на этой машине?
– Токо второй раз сел, - сконфузился Федя, морща курносый, чуть вздернутый нос. Словно оправдываясь, добавил: - Я на легковой учился, а в общем-то я сам тракторист.
– А откуда вы тут взялись?
– сверкнув миндалинами глаз и высунувшись из кабинки, спросила женщина.
– Да вот только что спустился на парашюте, - отшутился Агафон.
– Оно и видно...
– Конечно, сразу видно: и чемодан заграничный, и башмаки, - кивая на чешские, с толстой каучуковой подошвой ботинки, продолжал Агафон.
– Потопчете нашу грязищу, не узнаете своих башмаков, - проговорила чернобровая. Этот высокий, шикарно одетый парень показался ей очень веселым и общительным.
– Куда путь держите?
– спросила она.
– Вас догонял... Вы - Варя Голубенкова?
– Может, и я... Откуда вы меня знаете?
– Варя удивленно расширила остро блеснувшие глаза.
– Антон Николаевич Константинов просил передать вам поклон и велел доставить меня в Чебаклинский племсовхоз. Знаете такого?
– Секретаря-то райкома? Кто же его не знает! Вы, значит, к нам? В командировку?
– не скрывая радости, спрашивала она.
– Не то чтобы в командировку, а просто заехал... вот на казачек поглядеть, может, полюбится какая... Поехали!..
В пути все приглядывались
Доехали быстро, через час были уже на месте. Совхоз расположен в неглубокой горной долине на небольшом пригорке, откуда виден на десятки километров светло-желтый волнорез приуральских гор. В самой низине протекала речка Чебакла, заросшая черемушником, ольхой, красноталом и молодыми вязами. Сейчас, несмотря на оголенный, только что начинающий оживать лес, Агафону показалось все милым и приветливым. Склоны предгорий отсвечивали на солнце золотисто-желтым, волнистым ковылем, в лощинах отливал серебром хрустально-чистый, нерастаявший снег. На невысоких холмах и шиханах ютились светло-серыми заплатами отдельные рощи - колки, радуя глаз свежестью гладкоствольной осины, черно-пестрого березнячка, красноватой таволги, зарослями дикой вишни, чилиги и шиповника.
Само село Дрожжевка выглядело как-то особенно патриархально. Если бы не выстроенные под открытым небом колонны тракторов, автомашин и комбайнов, которые, казалось, завернули сюда случайно и остановились, чтобы похвастаться новенькой разноцветной окраской, то Дрожжевка сама по себе походила бы на древний старообрядческий скит.
Дома здесь длинные, приземистые, на каменных фундаментах, с высокими коньками железных и тесовых, почерневших от давности крыш. Самый большой дом раскорячился своими пристройками посредине села, словно навечно вцепился в эту благодатную землю своими каменными зубьями остро обнаженных углов. На окнах с тюлевыми занавесками стояли цветы. Рядом на внушительном каменном лабазе неуклюже растопырилась вывеска: "СЕЛЬМАГ".
К этому обширному подворью подкатила машина и остановилась. На единственной улице, где-то в конце, возвышалось какое то недостроенное здание. Там желтели сосновым тесом несколько новых стандартных домиков с тянувшимися к ним электрическими проводами. Сколько Агафон ни смотрел, нигде не увидел пока ни одного козленка. У некоторых подворотен лежали и грелись на солнце какие-то особо лохматые собаки, враждебно косясь на незнакомца злыми глазами.
– А где же козлы?
– выпрыгнув из машины, спросил Агафон, отряхивая помятое, запыленное столичное пальто.
– Козы в кошарах, - ответил Федя и улыбнулся.
Агафон с присущей ему откровенностью хотел было спросить, с чем едят эти самые кошары, но не решился. Помог сгрузить товар и после очень ласкового и настойчивого приглашения Вари Голубенковой вошел в обширные сени дома. Ее мать, Агафья Нестеровна Монахова, оренбургская вдова-казачка, встретила его приветливо. Вскоре в большую светлую горенку пошел аппетитный дух жареных беляшей и знаменитой казачьей лапши с жирной гусятиной.
"Здесь умеют поесть", - принимаясь за кушанья, подумал Агафон.
За столом сидели Варя, молодой тракторист Федя, оказавшийся племянником Агафьи Нестеровны. Из разговора выяснилось, что Федя рос сиротой и воспитывался у тетки. Сама Агафья подавала на стол. Изредка присаживалась, откусывая сочный беляш, наперебой с Варей потчевала Агафона.
Варвара специально для гостя переоделась в шелковое, сиреневого цвета платье, часто вскидывала на него темные глаза, не стыдясь своей смуглой полуоткрытой груди. Было видно, что эта молодая женщина здесь в доме безраздельно царит и властвует. Когда Агафон умывался с дороги, она вошла в кухню, попробовала сырой, сильно наперченный фарш, кратко бросила: