Агасфер (Вечный Жид) (том 2)
Шрифт:
В это время раздался отчаянный крик матери Анжели, которая, высунувшись из окна, кричала:
– Помогите!.. Агриколь!.. помогите!.. мою дочь убивают!
– Пусти меня, - задыхаясь, проговорил Агриколь.
– Как честный человек... я готов буду драться с тобой... завтра... когда хочешь!..
– Я не люблю разогретого... горячее мне больше по вкусу...
– отвечал каменолом и, схватив кузнеца за горло, старался наступить коленом ему на грудь.
– Помогите... убивают мою дочь!
– отчаянно кричала мать Анжели.
– Пощады... я молю о пощаде... пусти меня!
– говорил Агриколь, стараясь освободиться
– Нет... я слишком оголодал!
– отвечал противник.
Агриколь, приведенный в отчаяние опасностью, угрожавшей Анжели, напряг все свои силы. Вдруг каменолом почувствовал, что в ляжку ему впились чьи-то острые зубы, а на голову посыпались здоровенные палочные удары. Он невольно выпустил из рук свою добычу, упал на колено и, опираясь левой рукой о землю, правой старался оградить себя от ударов, которые тотчас Же прекратились, как только Агриколь вскочил.
– Батюшка... вы меня спасли... Только бы не опоздала помощь Анжели! воскликнул кузнец, поднимаясь с земли.
– Беги... торопись... обо мне не заботься!
– проговорил Дагобер.
И Агриколь бросился к общежитию.
Дагобер вместе с Угрюмом провожал внучек Симона, приехавших навестить деда, как мы уже сказали. Старому солдату удалось с помощью нескольких рабочих защитить вход в комнату, куда внесли умирающего старика. Оттуда солдат и увидел, что сыну грозит опасность.
Толпа оттеснила Дагобера от каменолома, потерявшего сознание на несколько минут.
Агриколь в два прыжка был у общежития, оттолкнул преграждавших ему вход и вбежал в комнату Анжели в ту самую минуту, когда бедное дитя машинально защищало свое лицо от Цыбули, которая, набросившись на нее, как гиена, старалась ее изуродовать.
Быстрее мысли схватил Агриколь желтую гриву отвратительной мегеры, с силой отдернул ее назад и одним ударом сапога в грудь повалил на пол.
Однако Цыбуля, хотя удар был сильным, тотчас же вскочила на ноги, задыхаясь от злости. Но ею занялись другие рабочие фабрики, вбежавшие за Агриколем, а молодой кузнец поднял девушку, почти лишившуюся сознания, и отнес ее в соседнюю комнату, пока его товарищи выгоняли Цыбулю и ее шайку из этого крыла здания.
Между тем, после первого же залпа камнями, очень небольшая часть настоящих _волков_, о которых упомянул Агриколь и которые оставались, в сущности, честными рабочими, позволившими только по слабости увлечь себя в это предприятие под предлогом ссоры компаньонажей, эти рабочие, видя свирепые бесчинства бродяг, которым им пришлось против своей воли сопутствовать, эти, повторяем, храбрые _волки_ неожиданно перешли на сторону _пожирателей_.
– Здесь нет больше ни _волков_, ни _пожирателей_!
– сказал один из самых решительных _волков_ своему противнику Оливье, с которым только что сурово и добросовестно бился изо всех сил.
– Здесь есть только честные рабочие, которым необходимо соединиться против кучки негодяев, явившихся сюда для грабежа и насилия.
– Да, - подхватил другой, - бить ваши окна начали помимо нашего желания.
– Это все каменолом нас взбаламутил, - сказал третий.
– Настоящие _волки_ от него отрекаются... мы с ними еще посчитаемся.
– Можно хоть каждый день драться... но нужно уважать друг друга (*32).
Эта неожиданная помощь, хотя, к несчастию, и очень незначительной части рабочих, разделив осаждающих,
Шайка негодяев, подстрекаемая маленьким пронырой с лицом хорька, эмиссаром барона Трипо, ринулась прямо в мастерские господина Гарди. Обезумев от жажды разрушения, эти люди безжалостно разбивали самые дорогие машины, самые сложные станки, уничтожали начатые работы, и вскоре дикое соревнование варваров, опьяневших от разрушения, превратило эти мастерские, некогда образец порядка и экономии, в развалины; дворы были усеяны всевозможными предметами, которые под адские крики и зловещие взрывы хохота выкидывали из окон. Торговые книги господина Гарди, промышленные архивы, необходимые всякому коммерсанту, были брошены по ветру и изорваны; их топтал ногами сатанинский хоровод, объединивший все, что было самого грязного в этом сброде; мужчины и женщины, мерзкие, кошмарные, в лохмотьях, взявшись за руки, кружились, испуская ужасные возгласы.
Странный и грустный контраст! Среди всего этого адского гама и сцен ужасного разрушения, в комнате отца маршала Симона происходила другого рода сцена, полная величественного и мрачного спокойствия. Несколько преданных рабочих охраняли дверь. Старый рабочий лежал на кровати, с повязкой на голове, из-под которой выбивались окровавленные седые волосы. Лицо его было мертвенно бледно, дыхание затруднено, а глаза смотрели остановившимся взглядом. Маршал Симон, стоя у изголовья склонившись над отцом, с отчаянием ловил малейшие проявления сознания у умирающего, за ослабевающим пульсом которого следил врач. Роза и Бланш, приехавшие с Дагобером, преклонили колени около кровати, молитвенно сложив руки и заливаясь слезами. В стороне, скрытый в полумраке комнаты, так как приближалась ночь, скрестив на груди руки, стоял Дагобер с выражением мучительной боли на лице. В комнате царила глубокая, торжественная тишина, прерываемая только тяжелым дыханием раненого и заглушаемая рыданиями внучек. Глаза маршала были сухи и горели мрачным огнем... Он отводил взор от отца, только чтобы взглядом спросить врача.
Странные, роковые бывают случайности... Этот врач... был доктор Балейнье. Его больница находилась ближе всего к заставе, к фабрике господина Гарди, и так как он был известен в округе, к нему и побежали за помощью.
Вдруг доктор сделал движение: маршал Симон, не сводивший с него глаз, воскликнул:
– Есть надежда?
– По крайней мере, господин герцог, пульс усиливается.
– Он спасен!
– проговорил маршал.
– Не питайте ложных надежд, господин герцог, - серьезно возразил доктор.
– Пульс усилился благодаря сильным средствам, которые я пустил в ход... но я не отвечаю за исход кризиса...
– Отец мой... отец!.. Ты меня слышишь?
– спросил маршал, видя, что старик сделал легкое движение головой и слабо попытался поднять веки.
Действительно, старик открыл глаза... и в них сиял ум.
– Батюшка!.. ты жив... ты меня узнаешь?..
– вырвалось у маршала, опьяневшего от радостной надежды.
– Ты здесь... Пьер?..
– слабым голосом проговорил старик.
– Руку... дай...
И он сделал легкое движение.
– Вот она, батюшка!
– проговорил маршал, сжимая в своих руках руку старика.