Агент, бывший в употреблении
Шрифт:
— Звонил Табаков. Просил, если решишь выйти из дома, зайти к нему.
— Уже?!
Марта всегда называет своего бывшего супруга по фамилии, чтобы тем самым подчеркнуть, что он ей чужой.
— И откуда только у этого типа такая энергия, — бормочу.
— Энергия? — возражает Марта. — Неврастения чистой воды. Если бы мир создавал он, то в сутках было бы 36 часов.
Дождь все идет, и нет надежды, что он закончится. Сначала думаю воспользоваться машиной, но потом решаю ограничиться плащом. Автомобильные пробки в такую погоду
Застаю ТТ на его привычном месте за рабочим столом и в его обычном настроении. Хмурый Черч, по сравнению с ним, просто сияет.
— Что ты об этом скажешь? — спрашивает хозяин кабинета, протягивая мне листок бумаги.
На листке — напечатанный на принтере короткий текст крупными буквами: «Отдай миллион!»
— Знакомая фраза, — отвечаю. — Читал небось Ильфа и Петрова.
— То, что это из Ильфа и Петрова, и Черчу известно. Я спрашиваю, какой в этом смысл. Четвертый день присылают мне по почте эту чушь.
— Хотят позлить тебя. И, похоже, им это удается.
— Позлить меня… Им что, мало того, что тебя подослали?
— Я, Траян, твои мучения — разделяю. А причиняют тебе их другие.
— Я не такая неженка, чтобы страдать от подобного ребячества. Мне только хочется узнать, кто автор.
— Именно в этом цель и состоит: заставить тебя теряться в догадках. Так что как только получишь нечто подобное — сразу рви, не вскрывая конверта.
— Но это хитрые негодяи. Присылают требование в самых разных формах: сначала глянцевая почтовая открытка, потом рекламный буклет, а вчера — некролог.
— Ты уже позавтракал? — спрашиваю его, чтобы прекратить глупый разговор.
— И даже пообедал: пюре из шпината и морковный салат. Смотри, как бы слюнки не потекли.
— Значит, пора выпить кофе.
Хозяин дома велит одному из близнецов сварить два кофе: один — с, а другой — без. Молча выпиваем свои порции, и я уже собираюсь уходить, как ТТ приносит коробку с сигарами. Значит, последует продолжение. Сосредоточенное курение тоже предполагает молчание. Только хорошенько накачав свои внутренности дымом, хозяин дома соблаговоляет заговорить.
— Пока я разбирался с украинцами, ты копался в моем сейфе и уронил на пол одну пачку. Вот она!
Он достает из кармана халата пачку долларов и бросает ее на стол.
— Возможно, — говорю в ответ. — Пачек было так много, что в темноте я мог одну из них не заметить на полу.
— Поэтому я думаю, не провести ли нам один эксперимент?
— А что нам мешает? Эта дождливая погода ни к чему другому и не располагает. А в чем эксперимент?
— А вот в чем: забери себе эту пачку.
— Похоже, подкуп ты называешь экспериментом.
— Я не подкупаю. Я знаю, что ты стоишь дороже десяти тысяч. Ну ладно, давай бери!
— Хорошо. Считай, что взял. Что дальше?
— Что дальше — решать тебе. Эти деньги уже твои. Но, как ты понимаешь,
— Уж не думаешь ли ты, что я торчу здесь из-за каких-то десяти тысяч? Речь идет о миллионах.
— О них потом. Сейчас я хочу знать, кому ты передашь эти деньги.
— Говорил ведь уже: от народа ушло — к народу вернется.
— Народ — понятие абстрактное. Я тебя конкретно спрашиваю: кто получатель этих денег? Манасиев? Если так, то по твоей логике получается, что, забирая деньги у одного бандита, ты отдаешь их другому бандиту.
— Манасиев — не единственная инстанция.
— Тогда назови другого получателя. И с ним будет то же самое. Или скажут «мерси» и присвоят без возражений, или устроят формальную процедуру, в том смысле, что у кого ты их изъял, каким образом и где остальные. Скажешь: «Нет остальных». А они тебе: «Как это „нет“? Расскажи эту сказку кому-нибудь другому!» И пойдут проверки, допросы, очные ставки, а потом посадят тебя в тюрьму… А деньги тем временем осядут в чьем-то кармане, но это уже не будет иметь никакого значения.
— Если ты вернешь не одну эту пачку, а миллионы, о которых идет речь, то какая тебе разница, кому они достанутся?
— Это должно заботить не меня, а тебя. Чтобы ты наконец понял: нет в том большого героизма, чтобы отнять деньги у человека, названного вором, и отдать их действительно вору, который нанял тебя в услужение.
— А есть факты, доказывающие, что он вор?
— Сколько угодно. А почему они, по-твоему, так активизировались в желании восстановить справедливость, что принялись преследовать людей, переведших свои активы за границу? Да потому, что в самой стране уже больше нечего воровать!
— Ты приводишь отчасти справедливые аргументы, чтобы тем самым оправдать собственные мерзости, — соглашаюсь.
— А ты тыкаешься, как слепой котенок, и все никак не хочешь ни примириться с мерзостями, ни признать горькую истину.
— Я не услышал в твоих словах никакой истины.
— Эти так называемые грязные деньги, Эмиль, стали безвозвратно потерянными в тот самый миг, когда их украли у государства. Кого бы и что бы ты ни разоблачил, их уже не вернуть. Тебе известен хоть один случай, когда потерянное было бы возвращено? Оно тонет, тает, испаряется, преображается — поди найди его! Можно разоблачить вора, можно посадить его в тюрьму, можно его убить. Но деньги никогда не вернуть!
— Опять философствуешь, — говорю. — Оставь философствование напоследок, чтобы утешиться за секунду до выстрела, который в тебя произведут.
— А ты намеренно выбрал этот мрачный день, чтобы прийти и напомнить мне о смерти и скоротечности жизни?
Вот и напоминай теперь ему, что я пришел сюда не по собственному желанию, а по его просьбе, так как ему вздумалось поставить дурацкий эксперимент.
— И чего ты так носишься с этой своей бездной? — спрашиваю его. — Откуда тебе знать, какая она?