Агент
Шрифт:
— Осторожнее! — нахмурился Авинов.
— Забываю… — виновато вздохнул Ильич. — В политике, багышня, нам всем нужно иметь не только горячее сердце, но и холодную голову, иначе всегда есть опасность остаться в дугаках… Вот в чём гвоздь!
Пройдя анфиладами Большого дома, комсомольцы словно оживили усадьбу, наполнили её шумом и гамом. Парни открывали солдатские «сидоры», вытягивая на свет божий картошку, крупу, тушёнку, буханки чёрного хлеба. Вася, став на колени, разжигал примус, а Коля Ермаков, очень серьёзная личность в очках, гордо держал медную кастрюлю. Очки у него вечно сползали на нос, и Коля постоянно поправлял их, тыкая пальцем
— Новая пролетарская культура будет создаваться самими рабочими без отрыва от производства, — вещал он. — Долой Тургеневых и Толстых! Литература графов и помещиков пролетариату не нужна. Ни к чему нам слезливо-мещанская рефлексия Достоевского! На свалку истории меланхолично-интеллигентскую музыку Чайковского!
— А мне нравится Чайковский, — парировала Асмик Папьян, и Коля притушил обличающий пыл — ему нравилась эта жгучая брюнетка.
— Как сказал наш поэт Кириллов, — встрял Толя Симагин, невысокий, крепкий паренёк с совершенно дитячьим выражением лица, — наш первый пролетарский классик, — и продекламировал, отбивая такт рукой, словно саблей махал:
Мы во власти мятежного страстного хмеля, Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты!» Во имя нашего завтра — сожжём Рафаэля, Разрушим музеи, растопчем искусства цветы!— Это называется вандализмом, Толя, — усмехнулся Авинов. — Отвергнуть культуру несложно. Когда-то древние христиане отринули величайшую культуру Рима и Эллады — и что? Вся Европа на тысячу лет погрузилась во тьму невежества, мракобесия, дикости! Ты к этому зовёшь? Пойми, разрушить легче всего. Но зачем во имя прекрасного грядущего жечь и топтать? Созидать нужно! Строить великий Дворец Мысли и Духа!
— Во-во! Мы так и хотим — строить! Только свой, пролетарский Дворец Труда и Свободы. А старый мы снесём!
Кирилл вздохнул.
— Из чего же ты собираешься строить? — спросил он. — Из частушек и анекдотов? Ведь ничего иного пролетарская культура пока не создала.
— Здрасте! — возмутился Ермаков.
— Привет.
— А Максим Горький?! Наш великий пролетарский писатель?
— А с чего ты взял, что пролетарский? Горький — просто великий писатель, новый классик русской литературы. Толстой умер. Да здравствует Горький!
Аня Новикова, с интересом следившая за спором, обратилась к Ленину:
— Владимир Ильич, а вы как думаете?
Вождь хитренько улыбнулся и сказал лекторским тоном:
— Пголетарская культура должна явиться закономегным развитием тех запасов знания, которое человечество выработало за века. Эти запасы — неисчислимое богатство, а газве можно сокговищами разбрасываться? Нет, их надо использовать на благо, бгать и развивать лучшие образцы культуры пгошлого, иначе не видать нам культуры будущего! Пгосто надо хогошо разобгаться в этом богатстве, перетряхнуть его, очистить от мусора. Ведь интеллегенция — она разная, батеньки мои! Есть такие, как Горький или Шоу, а есть лакеи капитала, мнящие себя мозгом нации. На деле же это не мозг, а говно!
Молодёжь захохотала, захлопала в ладоши, а после притихла, но ненадолго — Игорь Нижник, прыщавый, сутулый вьюнош, не пользовавшийся успехом у девушек, поднял вопрос о свободе любви.
— Мы протестуем против половых
— Это не Маркс говорит: «Нет!» — глубокомысленно произнесла Ася Литвейко. — Это я тебе вчера отказала!
Девчонки захихикали, а возбуждённый Нижник обиделся.
— Теория «стакана воды»? — усмехнулся Авинов, плюхая очищенную картошку в кастрюлю. — «Любовь пчёл трудовых»? А тебе не кажется, Игорь, что ты путаешь свободу с распущенностью и безответственностью? Полюбились, как собачки во дворе, — и разбежались! А ежели дитятко родится — государству подкинем, пущай воспитывает… Не спорю, жить так легко, но ведь и унизительно же!
— Дичее дикого, — высказалась Крупская, незаметно подошедшая к компании.
Аня Новикова обернулась к Ленину с немым вопросом. Ильич осторожно потёр руки, словно умывая их.
— Мы, коммунисты, — сказал он, — понимаем свободу в любви как свободу от финансовых расчетов… От матегиальных забот… От религиозных предгассудков… От предгассудков общества. Мне кажется, что в половой жизни пгоявляется не только данное природой, но и привнесённое культурой человека. Да, да, вот где гвоздь — культура!.. [106] А до обобществления и отчуждения женщин мы пока ещё не доросли.
106
Подлинный текст.
— Владимир Ильич, — взволнованно спросила Литвейко, — скажите, а скоро мы коммунизм построим?
— Не ского, — ответил Ленин серьёзно. — Думаю, к тридцатым, к согоковым годам поспеем.
— У-у, так долго! — разочарованно откликнулась молодёжь. — Это ещё сколько ждать!
А Кирилл смотрел на Ильича и думал, как же трудно бороться с врагом, который тебе симпатичен. Авинов не разделял фанатической ленинской веры в собственную правоту, хотя и понимал этого человека. Ведь Ленину скоро полтинник стукнет, а он всю молодость, всю жизнь сгубил в словопрениях, чёртов профессиональный революционер! В январе семнадцатого Владимир Ильич грустно вздыхал, то ли в Женеве, то ли в Париже:
«Не дожить нам до революции в России, коли и свершится она, то лет через двадцать…» И вдруг — Февраль! Интеллигенты-болтуны, эсеры да кадеты до того заболтали империю, что та рухнула под тяжестью извергнутых словес, а потом «временные» ещё полгода обсуждали, как же им назвать новое государство российское…
Керенский с цветами и музыкой встречал спешно прибывших большевиков. Так и не понял, дурак, что приехали могильщики его цветастых «р-революционных» идей.
А Ленин спешил воспользоваться подарком судьбы, подарком прогрессивного дурачья — работал, как бешеный, на износ, буржуазную революцию обращая в социалистическую, а империалистическую войну — в гражданскую.