Агентство «Золотая пуля-3». Дело о вдове нефтяного магната
Шрифт:
— Нет, — отрезала я, давая понять, что разговор о моей поездке в Москву закрыт. — Я переоденусь у Музы — хозяйки выставки. А в поезде поеду в костюме.
[За восемь дней ДО ЭТОГО…]
…Мы выпили уже по три чашки кофе. Васька даже уже перестала горячиться.
— Света, уверяю тебя: у мамы с головой все в порядке. Ну мне-то ты можешь верить? Я же специалист!
— А мне ты поверить можешь? Я не была у Нины Дмитриевны! И уже извинилась перед тобой за это.
— Тогда кто к ней приходил?
— Думаю, что а — к ней никто не приходил; б — приходила какая-нибудь ее подружка,
— А цветы кто подарил? Твои любимые — лилии?
— Может, та подружка и принесла? Может, у нее они тоже — любимые?
— Прекрати пороть чушь! Ты на что намекаешь? Ты что считаешь, что я не способна продиагностировать старческое слабоумие?
— Способна. Но — не у собственной матери.
— Света, мы сейчас с тобой поссоримся, — опять закипятилась Василиса.
Безнадежно влюбленный в меня несколько лет бармен Слава, понимая, что у нас с подругой серьезный разговор, никого не пускал к нам в кабинет. И только периодически менял пустые кофейные чашки на полные.
Какое-то время мы сидели молча. Потом Васька поднялась.
— Ты когда в Москву уезжаешь?
— Завтра вечером.
— Ладно, до понедельника. Только знаешь, Света… Ты какая-то странная стала. Не родная. Отодвигаешься как-то…
— Ты как будто… придвигаешься, — вспыхнула я.
Мы вышли на Фонтанку. Над водой ползли туманы от лесных пожаров в области, пахло гарью. Мы шли вдвоем, но чувствовалось, что каждой из нас было одиноко и тоскливо. Как будто мы шли в разных направлениях.
Оставалось всего метров двадцать до Ломоносовского моста, когда сзади мы услышали хриплое прерывистое дыхание, и остановились. В двух шагах от нас стоял запыхавшийся бармен Слава. В руках он держал крошечное блюдце из-под чашки от кофе.
— Вот… — смущенно протянул он мне фарфоровый кружок. — Вы вчера унесли в сумочке из бара чашку. Я подумал — не комплект. Возьмите и блюдечко… — и Слава, ссутулив плечи, поплелся назад к «Антракту».
— Ты начала воровать из баров чашки? — мертвым голосом спросила Василиса.
— Вася, я не была вчера в «Антракте»!
Василиска смерила меня презрительным взглядом и бросилась наперерез машинам.
— Я думаю, что у мамы моей была именно ты. Только почему-то врешь.
Тормознув «девятку», она быстро села в машину, гулко хлопнув дверцей.
Этот звук прозвучал над гнилой водой как выстрел. Кажется, его называют контрольным.
[За семь дней ДО ЭТОГО…]
Выставка-презентация Музиных шарфиков проходила в ее выставочном зале и начиналась поздно — в половине одиннадцатого. Предполагалось, что торжество будет идти всю ночь, и гости разъедутся лишь к утру.
Да, в понятии «бомонд» моя приятельница разбиралась отменно. Светским хроникерам было чем заполнять свои неряшливые пухлые блокноты. Важной персоной из приглашенных явно считался вице-консул по культуре консульства Франции в Петербурге (его Муза обхаживала больше всех). Депутаты разных мастей шумной стаей крутились возле ломящихся столов. Среди гостей были замечены потертый временем рок-музыкант, страшно популярный и не сходивший со страниц музыкальных журналов лет пятнадцать назад; страшно популярные нынче актеры из телесериала «Менты» (некоторые
У нас с Андреем было мало времени до «Красной стрелы», поэтому, обойдя столы стороной, я сразу направилась к экспонатам выставки.
Да, Музе было чем гордиться. Невесомые шифоновые палантины всех цветов радуги и их производных оттенков висели на изящных кронштейнах, были художественно присборены на худощавых пластиковых манекенах, подвешены к специальным легким петлям, кое-где спускающимся с потолка. К тому же по залу кружили «живые манекены»: несколько Музиных девиц на себе демонстрировали изящество и красоту этих изысканных аксессуаров одежды.
Но главным в этих палантинах была все-таки вышивка. Золотошвейки «Афродиты» добились невиданного эффекта: машинная гладь с обеих сторон ткани выглядела абсолютно одинаковой. Уж каким там особым натяжением нитей катушки и шпульки это достигалось, я не знаю, только перспективы вышивки отлетных деталей одежды (воротнички, манжеты, шарфики) подобным методом были невиданными. Молодец, Муза Веселовская, что и говорить!
Запрокинув голову, я невольно залюбовалась одним из палантинов, тихо раскачивающимся в такт шагов скользящих мимо людей. Он был дымчатого цвета — с дымчатыми же букетами цветов. Однако вышивка не сливалась с основным фоном шелкового полотна, а была яркой, выпуклой. Все цветы были вышиты одной и той же серой шелковой нитью, при этом складывалось полное впечатление, что незабудки в букете были голубее, ромашки — белее, а маки и вовсе полыхали всеми возможными производными от красного. Как-то Муза пыталась мне объяснить, что этот эффект достигается разными наклонами и длиной стежков (мол, учились этому у самих владимирских мастериц, вышивающих белым — по белому), и все же я была не готова к подобному. Ай да Муза!
— Примерь! — Хозяйка бала решительно сдернула палантин с воздушной петли. — Только осторожно, — шепнула она мне на ухо, — это — мой лучший образец, единственный экземпляр…
Она виртуозно обмотала мое красное платье дымчатым шелком, осторожно завязав концы палантина на бедре, и отошла в сторону. Стоявшие рядом с нами гости ахнули.
— Муза, продай! — Мне не хотелось расставаться с этим роскошеством.
— Я же тебе русским языком сказала: единственный экземпляр! Девчонки пытались повторить узор на другом палантине — жалкие копии получаются. Это как вдохновение: либо есть, либо нет. Так что это теперь — выставочный экземпляр. Раритет!
— И мне не продадите?
Народ вокруг нас расступился, и Муза расцвела от удовольствия маковым цветом: возле нас стоял сам губернатор. Он как всегда был высок, улыбчив, только, как показалось мне, слегка погрузнел за последнее время. Светские хроникеры тут же выставили диктофоны, защелкали камеры фотоаппаратов.
— И вам… Уж простите, — смущенно сказала Муза. — Любой другой даже подарить могу…
— Тогда я его у тебя украду! — встряла я в их разговор под дружный взрыв смеха окружающих.