Агитбригада
Шрифт:
— Никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нём пребывающей…!**
— Слышь, продукт полураспада стронция, прекращай вот это! Говори, что узнал?!
— Они подозревают троих: Василия, отца Анфисы и какого-то Никиту.
— А как она сюда попала и как её убили, что-то известно?
— Непонятно, — развёл костлявыми руками Енох. — Они не могут понять, что ей понадобилось на болоте. Она почему-то бежала сюда, сильно торопилась, даже не оделась нормально. Выскочила, в чём была, из дома. А потом её кто-то огрел по голове.
— А как её тут нашли? — спросил я, — обычно же тут не ходят особо.
— Старая Селезиха козу искала, та оторвалась с привязи и забрела сюда. Ну вот она и нашла Анфису твою.
— Так уж и мою, — я почувствовал, как мои уши заалели.
— Твою, твою, — хохотнул Енох. — А то я не знаю!
— Как думаешь, мог кто-то видеть, как я к ней приходил? — этот вопрос тревожил меня, не давал покоя.
— Да нет, точно никто не видел, — успокоил меня Енох. — Я бы заметил и глаза отвёл.
— Не знаю, что делать, — пожаловался я.
— Пошли домой, — сказал Енох, — ты вчера только больной был, а сейчас на болоте ходишь. Анфисе ты не поможешь уже. Зато сам опять заболеешь.
Здесь я признал его правоту.
Вечером я сидел на полатях и в неясном, колеблющемся свете свечи (у сердобольной Клары выпросил) читал учебник по истории. Нужно было навёрстывать учёбу. Я решил, что как только вернусь обратно в школу — сдам сразу за несколько классов экзамены. Сидеть на уроках с детьми — это выше моих сил. А без аттестата, хотя бы школьного, найти работу мне будет сложно. Кроме того, нужно включаться в жизнь этой эпохи более активно. Может быть какую-то карьеру даже сделать. По профсоюзной линии, к примеру…
Я хмыкнул этим своим мыслям и перевернул замусоленную страницу. И тут в дверь постучали, и в дом вошла закутанная в платок женщина. От неожиданности я аж учебник выронил (в мигающем полумраке показалось, что это Анфиска).
— Батя тебя в гости к нам зовёт, на ужин, — заявила она звонким голосом, и по юрким чёрным глазам я узнал Любку, дочку Сомова.
— Иду, — с облегчением выдохнул я, так как делать мне всё равно было нечего, а читать при таком освещении — только глаза портить. Набросил куртку, сунул дощечку под солому на полатях, затушил свечу и вышел вслед за Любкой.
Девчонка оказалась юркой не только глазами. Она не шла, а неслась, я еле-еле поспевал за нею. У дома Сомова она проскользнула во двор, я же задержался — у входа маячила призрачная фигура Серафима Кузьмича.
— Благодарствую тебе, Гена, — степенно сказал он, — и за капусту благодарствую тоже. Слышал я, как Гераська Лазарю запретил яд туда сыпать. Ох и ругались они. Лазарь даже уехать грозился.
— Всегда пожалуйста, — вежливо ответил я и не удержался, — так нашел он клад?
— А как же, — с довольным видом огладил бороду Серафим Кузьмич и вдруг расхохотался. — Ох и глаза были у него! Видел бы ты. Перепугался так, аж за сердце схватился. Я думал он прямо туда, в яму сейчас упадёт!
Из дома выглянула женщина, как две капли воды похожая на Любку. Она увидела меня и позвала в дом.
Пришлось
В доме у Сомовых было богато. Этой фразой можно охарактеризовать всё.
Полы застилали настоящие тканые ковры. Ковры, кстати, были и на стенах, что для крестьянского дома нехарактерно. Скорее для купеческого. А там, где ковров не было, стены обильно покрывали многочисленные фотопортреты всевозможных родичей в затейливых рамочках, увитых бумажными цветами. На кроватях, покрытых плюшевыми покрывалами, возвышались белоснежные горки подушек. Все подушечные горки, каждая высотой с маленькую Эйфелевую башню, были затейливо накрыты кружевными шалями.
За большим, заставленным яствами, столом восседал сам Сомов, Лазарь, еще какие-то два мужика, какие-то женщины. Мать Любки подавала на стол.
— Садись, Геннадий, поужинаем, — любезно пригласил хозяин меня к столу.
Ну что я скажу. Ужин у Сомова был обильным, сытным. Одна запечённая утка с яблоками и черносливом чего стояла. А гурьевская каша. А пироги и расстегаи.
«Что-то мне сегодня на еду везет», — подумал я, наяривая густо пахнущий чесноком холодец. Вспомнил Анфису, стало грустно.
У Сомова за столом ели молча, почти без разговоров. Правда самогону выпили. По три рюмки, не больше. Мне Сомов не предложил, видимо, посчитал, что мал. Я удивился, в эти времена в пятнадцать лет на селе уже парня женить могли, а девок — тем более замуж отдавали повально. Хотя, может быть потому, что Генка выглядел щупло, возможно от недоедания, или же генетика такая, а может он решил, что это тело моложе.
В любом случае я был рад, что удалось так плотно и вкусно поужинать.
После еды Сомов позвал меня в другую избу на разговор (через сени была другая, точно такая же «квартира», только необжитая. В ней хранились мешки с крупой, какие-то ящики, стояли бутыли с самогоном, еще всякий хлам. В общем, типа сарая, или кладовой, только дома).
— Слушай, Геннадий, — начал хозяин разговор, как только мы уселись на лавку. — Я хотел поблагодарить тебя. Я поискал, там, где мой прадед сказал, и действительно нашел там всё.
— Пожалуйста, — вежливо ответил я.
— Да погоди ты, — скривился Сомов, — эк вы, молодёжь, в городе научились старших перебивать, не дослушав…
— Извините, — опять вежливо перебил его я.
Сомов нахмурился, но делать замечание не стал. Зато сказал совсем другое, что у меня аж челюсть чуть не отвалилась:
— Так вот. Нашёл я клад. Наш, семейный. У нас легенды о нём ходили, но никто никогда найти не мог. Я лично думал, что бабьи сказки это. И тут фу-ты, ну-ты!
Он сделал паузу. Я промолчал.
— В общем, Генка, я хочу тебя отблагодарить, — тихо сказал Сомов.
Я удивился, только что уже благодарил.
— Пожалуйста, — опять повторил я.
— Ну ты опять! Погоди! Вот! Это тебе, — Сомов достал из-за пазухи свернутые в трубочку деньги и протянул мне.
Я чуть не присвистнул, но вовремя себя одёрнул. Свистеть в доме, да ещё и при деньгах — плохая примета. Суеверные крестьяне блюли такое строго. Ещё и побить могли.