Агнец или Растительная овца

Летц Юна

Так появилось гигантская птица-лицо с распахнутыми крыльями-руками, которые выходят из земли, и к ней стали приезжать со всех мест на планете – чтобы увидеть это одно из чудес света.

…Вот и сейчас – этот день похож на все остальные. Люди фотографируются и смеются, стоя у огромного клюва, где растут цветы и травы, которые когда-то использовали чумные лекари в своих масках, чтобы не чувствовать ядовитых испарений. Влюбленные держатся за руки. Родители позируют с детьми. И только Лев Апатий сидит здесь совершенно один. Он не делает фотографий, он просто сидит на скамейке около кончика клюва и протягивает кому-то невидимому хлеб в открытых ладонях. Он приезжает сюда время от времени, чтобы сидеть в полном умиротворении и смотреть внутренним взором на лицо его птицы – той самой, которая никогда не позволит себя

найти.

Фен отрабатывает вращение, кричит пшеничное поле цикад, разворачивается белка на ветке, и закрытый в углу попугай передергивает звуки грозы, смеется, мурлычет как кошка и иногда выкрикивает «Патриот, у».

Гром погремит – через звук, через свет, через воду, напоившую красное дерево, красное дерево пьет, а ты стоишь у окна. Издалека, издалека маленькие туманы.

В небе расплывается огромная радуга. Люди объедаются цветами и рыгают цветами. Люди развлекаются, смеются, танцуют и пляшут, а ты как злобная занудная мафия ходишь за ними и все повторяешь: не надо рыгать этой радугой, пожалуйста, перестаньте рыгать этой радугой, радуга – то, что на небе, великое чудо. Но они продолжают смеяться и петь, выдрессированные вежливо говорить и всю жизнь повторять сотню заученных слов. Эти люди с конфетными жилами. Господи, помоги мне спастись, помоги мне остаться нетронутой этими песнями, бьющими в уши.

Расскажи, где я сбилась пути, что ты хотел показать этим?

Сено и огромные пики ветряных мельниц – треугольником – медленно падают, создавая полет, но цветок никуда не летит, он выращен из металла, ему нельзя улететь, он часть большого устройства. Мысли вращаются с этой же скоростью. Стой здесь, смотри, как огромные лопасти крутятся в твоей голове…

Что ты здесь делаешь? Как ты дала себя обвести?

Ты опускаешься на колени. Ты опускаешься на колени и демонстрируешь яркое красное мясо ошибки. Ты совершила ошибку. Это была ошибка. В один день ты встала и улетела в туман и обман. Поперла как зверь, как садист. Ты видела, как ты постепенно становишься грязной. Черные капли текут по тебе. Ты как огненный шар, ты ужасно провинциальна… Ложь ужасно провинциальна.

Ты помнишь, как проснулась и стоишь в этом доме. Вот дом. Ты стоишь у окна. Месяц, два. Ты стоишь тут и видишь: вот дом, а за ним – красные головы лесных птиц, серые белки, коммуницирующие хвостом, довольно чувствительные к ветру, белое солнце неугасающей ясной зари, и все переполнено очевидностью, это как атмосферное явление – очевидность.

Маленькие магазины с напитками, лотереи и церкви, просторно наряженные старики, день праздника в гавани и – гавань, переполненная ненужными безделушками: дурацкие самолеты из алюминиевых баночек, какие-то странные вязаные шарфы, и тут же – огромные деревянные арфы, настолько суетливо очерченные, что, кажется, тут искажается само понимание музыки – люди-дети, играющие в мир, играющие в культуру, науку, мечту, человеческие отношения… Играние в деньги, дома и ведение собственной жизни…

Крупные распакованные корабли. Крупные разрисованные шляпы, веселые песенки гимнов, объятия равных, веселые стрельбы из пушек, холодное пиво, по вкусу напоминающее лимонад, и множество веселой еды – вы знаете как весело есть? Химические, разрисованные красителями фрукты и овощи.

Ты села и сидишь с незнакомой семьей в незнакомой стране. Громко работает черный пропеллер на потолке, люди играют в компьютерные стрелялки, издают однообразные звуки – это то, как человек превращается в долли, ты наблюдаешь это прямо сейчас. Этот долли, который большой, он просидел на родительской шее до вполне незаслуженной седины. Иногда он подсаживается к большому экрану, затягивает ароматический пар и гуляет по ссылкам, это называется «поработать». Вечером он падает мертвым созданием на постель и всегда говорит, что у него много дел. После чего немедленно засыпает. Утром он говорит, что у него много дел, после чего сидит у экрана и курит ароматический пар.

Ты смотришь на него: как ребенок – играет, пошел – все прокутил. Ты смотришь и ты видишь, что этот

человек – он все время плывет, он не знает себя. С раннего детства нанятые психиатры, воспитатели, тренеры. Дураковатость, намеренная доброта, немного нервозная. Ему около сорока. Он смотрит комедийные шоу, пьет шенди, лежит у бассейна. Однажды ему достанется дом его матери, ну а пока у него нет ни карьеры, ни собственного жилья.

Ты в комнате с биологической субстанцией, вытянутой в форме человека. Когда ты говоришь с ней, то будто забрасываешь в эту массу слова, и на выходе появляется слово или улыбка, чаще – улыбка. Но это, конечно, не разговор. Это не разговор. Надо быть осторожной. Кажется, что это человек, но это не человек – по тем или иным причинам он не держит себя, он разваливается. При этом он выглядит как человек, он говорит, но почти катастрофически слаб. То, что он рассказал о себе, то, что он рассказал, – это неправда, но как ты поймаешь его? Никак ты его не поймаешь, он будет прятаться за «потом» и «зачем». Это такой оборотень. Черное вещество глупости, они не имеют ничего изнутри, и они начинают вынимать из других, выскребывают их жизней, выворачивают их души, они так играют…

Твой срок нахождения в этой стране вот-вот истечет. Ты должна что-то сделать. Ты должна что-то сделать. И ты даешь себе ночь на раздумье. И ты сидишь. В голове эта мелкая зубоскальная гнида: выгоду получи-получи, выгоду получи-получи, это обычная сделка, люди так делают… Дрожь на лице, пальцами в потолок, по стене все стучат, все стучат, этот стук теперь – где-то за перегородкой… Твой моральный закон… Все обернулось китайскими копиями.

Вот и рассвет. Ты поднимаешь и отправляешь себя на казнь. Ты говоришь этому человеку: «Да». Ты говоришь: «Я согласна». Ты согласилась казнить себя отрубанием головы. Теперь ты безголовое существо. И это существо будет есть и будет спать, и будет ходить как безголовое существо. Помешки и безголовки… Ты предала свою совесть. Проговори это: я предала свою совесть.

Но ты молчишь, и ты пытаешь вставить эту историю в рамки фантазии, ты пытаешься допридумать – вот сейчас я стою в переходе из комнаты в комнату, тут завал, жить невозможно, мне надо расчистить завал и пройти в следующее помещение – вот и все, вот и все. Но стены начинают стучать, стены начинают биться, ты понимаешь, что это сердце, ты понимаешь, что все болит, пространство болит. И это совесть, и это мораль, ты не можешь ее распридумать, используя силу метафоры. Это какой-то экстремум, выйти из которого ты не можешь, остаться в котором ты не можешь, это ошибка с открытым финалом, двери никакой нет, и ты не знаешь, как выбраться.

И ты идешь туда, ты идешь туда. И ты идешь и не чувствуешь ног… Это грандиозная казнь.

То, что ты видишь в первую секунду, – это стеклянный молоток, ты смотришь на молоток, пока клерк не выводит тебя из оцепенения, усиливая голос, она усилила голос, и ты переводишь глаза на ее лицо. Это женщина в возрасте с идеально причесанными русыми волосами, очень строгая и красивая, немного лишнего веса, но очень правильная осанка, и она говорит: «У вас есть документы: страховка, водительская лицензия?», и ты показываешь свой паспорт, и она пишет внутри бежевой папки, а потом вы встаете, и кто-то берет тебя за руки, и кто-то берет твои пальцы, ты смотришь на все эти пальцы и с легкостью отличаешь свои – по ногтям. Ты смотришь – такое количество рук, столько рук, столько рук, но голос возвращает тебя, и ты переводишь глаза на пустые глаза этого человека, что стоит прямо напротив. И клерк произносит какую-то речь, у нее в руках красивая книга, и она читает торжественным голосом, а потом вы должны повторять.

Ты повторяешь все то, что она говорит, ты повторяешь не на родном языке… И ты повторяешь, но только не пускай к себе в голову… ты смотришь в глаза этому человеку, и тебя душит неясный рефлекс: тебя тошнит, и ты хочешь смеяться, прямо сейчас, ты хочешь орать и смеяться. Но вместо этого ты покорно выговариваешь слова, и это слова, которые не несут никакого определенного смысла, ты выключила внутренний перевод, ты выключила, ты говоришь не словами, но просто бормочешь, какие-то дикие звуки, и ты давишься смехом – такие забавные звуки, но что-то все-таки прорывается: in sickness and in health, что-то прорывается, и стены плывут – ты чувствуешь, как стоишь внутри морального преступления. Until death do us part. Это значит, что нельзя ничего изменить.