Агнец или Растительная овца
Шрифт:
Пространство сужается и отрыгивает финальную строчку, это вопрос, комната говорит страшным голосом, и ты смотришь на свои руки, и ты видишь свои черные руки, ад доходит до самого горла – только бы куда-то исчезнуть прямо сейчас… Твой голос вибрирует и дрожит, и прямо здесь лучше упасть, здесь и сейчас лучше просто раствориться, смешаться с ковром, обратиться в паркет, что-то должно помешать… Но она говорит, женщина-клерк говорит, и ты смотришь наверх, и ты видишь, как огромная страшная кара образуется над головой. И ты говоришь: Yes, I do. Ты говоришь это, сказала… Что-то еще продолжается… Комната замолчи! Ну же, заткнитесь! Теперь поцелуйте друг друга, вы можете друг друга поцеловать… И это чужое лицо подъезжает, ты чувствуешь горячие мокрые губы, и тебе
Преступление продолжается; и теперь все смеются – ты истерически рассмеялась, и другие тоже смеются, женщина-клерк добродушно рычит, тот, что напротив, подпрыгивает голосом, как ишак, будто взволнован, а ты хотела бы принять наказание прямо сейчас, и ты горишь, ты горишь по причине греха и стыда. Смотришь на стеклянный молоток, смотришь на клерка – и видишь их различные природы происхождения…
И ты выходишь на тряпичных ногах, и ты выходишь из нарядного кабинета. Люди набрасываются с поздравлениями, китайцы ликуют, пара из местных, все ликует, а ты не находишь в себе сил даже на то, чтобы ответить кивком, ты не должна принимать поздравлений – это кощунство.
Ты едешь в машине, он улыбается, а ты горишь от ненависти к себе. Ты хотела положить себя в ванну, накормить себя фруктом, ты хотела этой чертовой «нормальной человеческой жизни». Ты говорила: у каждого человека есть право на нормальную жизнь! Ты хотела освободиться – выскочить из судьбы через темную дверь, ты поперла туда, ты полезла как зверь, как садист… Как тебе вернуть чистоту? Ты чувствуешь этот костер – что-то горит изнутри, внутреннее давление взрывает сосуды в глазах, ты чувствует, как лопаются сосуды, ты чувствуешь, как ошибка проходит по крови и выжигает каждую клетку… Ты смотришь как по пальцам продвигается тень – они обуглены, обуглены! Ты видишь, как эта тень ползет все выше и выше…
«Что с тобой? Все хорошо?» – голос откуда-то сбоку. И дальше ты слышишь, как сама говоришь: «Да. Я превращаюсь в жар-птицу». Поворачиваешь голову и рассыпаешься в пепел.
«А вот вы говорите, а ведь все что угодно могло случиться, а ведь все что угодно могло случиться… у него могли в мозгу поломаться какие-то палочки, у него могли поломаться… у него все, что угодно, а вы судите его как здорового – поведение – так он должен вести, а так не должен, а вдруг он болеет, вдруг у него боль, и это не его поведение, прежде чем осуждать – подумайте…»
Он стоял на ветру. Ветер был очень явным, иногда он находил себя говорящим где-то в пустоши, и тогда стыд почти не приходил, а иногда он говорил где-то в людном месте, и, придя в себя, он видел, что люди обходили его, создавая невидимый шар. И он стоял в этом шаре, как ядро рождественской игрушки, и он никак не мог себе радоваться, никак не мог, потому что он недавно, вот только что угодил в дыру своего подземелья, он угодил, он не знал, как так каждый раз получалось, и обнаруживал себя на той стороне с лицом, полным краски. Он стоял там еще какую-то долю минуты, как бы пытаясь вернуться к ним, в это привычное состояние, когда люди смеются, обсуждают истории, покупают подарки, он пытался, но это, конечно, не выходило, и он, совершенно седой белыми волосами, которые давно уже не становились какими-то другими, выходил из этого шара и очень быстро, очень-очень быстро бежал, подгоняемый внутренним бегом.
Как это прекратить? Как это прекратить? «Боже, верни мне нормальную жизнь. Дай мне контролировать свои поступки, не срываться в эту пропасть бормотания, морализаторства, какой-то несмешной перфоманс» – он хотел бы себя держать, знать свое поведение, иметь акции этого предприятия по имени Грегори Митт, не ходить наощупь как акробат, а понимать, как что работает в этой реальности, но кто-то прочно сидел на его месте, кто-то был в кабинете главы компании. И теперь он остановился и пытался всмотреться внутрь своей жизни, кто
– Выходи, выходи. Что ты там такое замыслил? Почему ты владеешь акциями компании моей жизни и сидишь в главном кресле? Почему ты не хочешь показываться? Выходи, дай на себя посмотреть, будь мужчиной!
Грегори бился словами о что-то невозникающее, пока вдруг не обнаружил, что он опять стоит посреди торгового центра, и вокруг него этот шар, и люди обходят его, а он говорит и говорит. И он опять, весь седой, выходит из этой ситуации и бежит, весь целиком бежит, ему кажется, что он бежит вместе со своими родителями, дядями и родственниками, вместе с историями из детства, с тетей-соседкой, у которой была маленькая кучерявая собака, с ее первым и вторым мужьями, со всеми праздниками, на которые они приходили все вместе, со всеми своими мечтами и их разрушением, с платьями бабушки Лизы, с платками от насморка, которые спасали его во время болезней, с херувимами, которых он придумал, чтобы не сдаться – он бежал по этому городу весь целиком компанией по имени Грегори Митт, и кто же это сказал, что у него не было акций, вот же, это он и сидит, это он и сидит в главном кресле, никакой не чужой человек, а он сам – седой мальчик в сердцевине новогодней игрушки, который родился творческим человеком, и с тех пор, куда бы он ни приходил, он видел так много всего сразу, что не всегда умел с этим справиться и начинал произносить – вслух.
– Простите…
– За что?
У него не было никаких праздников с тех пор, как умерла собачка тетки-соседки, он оставался один, наедине с языком, и только редко-редко приходил в этот торговый центр, чтобы увидеть малиновую птицу, которая сидела в клетке зоомагазина – ее, ту самую девушку за прилавком, которую он должен был уберечь от описания, он должен был не дать этому течению слов унести себя, и он всегда делал похожие вещи: приходил и смотрел в глаза этой птице, а потом случайно как будто задевал кормушку, чтобы оттуда высыпался корм вниз и всегда говорил: «Простите», а девушка всегда улыбалась и говорила: «Ничего», и в этот момент он был по-настоящему счастлив, как человек, у которого сбылась мечта – найти кого-то, с кем будет так хорошо быть. И он ходил по этому магазину, и у него было огромное желание на нее посмотреть, но он удерживался и смотрел на животных. А потом они подошли друг к другу, и он целовал ей запястья, целовал и целовал… нет, этого не было, когда начинались фантазии, он сразу как будто подскакивал, вздрагивал и немедленно уходил, чтобы только не начать при ней грезить.
Стыд привел его к полному одиночеству, все, что он мог, это писать долгие нудные речи, которые сидели в его голове, сказанные то им, то кем-то другим из сидящих в главном кресле компании по имени Грегори Митт.
– Давно вы не появлялись, – сказал врач, заглядывая с некоторой интенцией в его зрачки.
– Давно. Только не надо спрашивать… – начинал он, но тут же обрывался.
– На этой неделе сколько раз это происходило?
– Я не считал… семь.. может, одиннадцать…
– Семь?
– Или одиннадцать…
– О чем? Как всегда?
– Как всегда.
– И ходили смотреть в глаза птице?
– Зря я вам рассказал…
– А что еще было?
– Ничего нового, разве что…
– Так.
– Мне показалось, что я целую ее запястья…
– И что вы сделали?
– Сбежал…
– У вас есть ощущение, что вы больны? Было на этой неделе?