Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры
Шрифт:
Фамилии молодого человека Соколов, помнится, не говорил; но ежели этот, бывший тогда юноша, жив и прочтет эти строки, пусть знает он, что Соколов, вероятно, давно умерший, считал его своим благодетелем и спасителем. На старости лет это должно его утешить.
К вечеру того дня, как в Садовой выкинутые из окна медики совершали свое воздушное путешествие, двоюродный брат мой (А.Н. С-в) был свидетелем другой сцены, подобной этой. Он жил в Подьяческой и от него через канаву была больница, помещавшаяся в одноэтажном деревянном доме. Точно также, как и в Садовой, толпа повыкидала из больницы все, что там было, потом взобралась на крышу, раскидала железные листы ее и разобрала дом до основания. Потом, найдя на дворе холерную карету, запряглась в нее и с песнями возила по улицам, до тех пор, пока, утомившись, не сбросила ее в канаву…
На другой день приехал государь император и произошла известная сцена на Сенной площади.
Дмитрий Иванович Хвостов
Поэт. Племянник генералиссимуса А.В. Суворова.
3
Народ мечтал, что болезнь (холера) не существовала, а люди умирали от отравы, которую бросали злонамеренные в водные источники, для умножения заразы. Мудрый, мужественный и решительный Великий Государь Николай I остановил народное волнение одним появлением на торговой площади у Спаса. – Прим. Д. Хвостова.
4
Холера названа черною немочью, которая свирепствовала в Москве в 1600 и 1605 годах, и причинила, как повествуют Историки, опустошения, превосходившие нынешнюю потерю в людях. – Прим. Д. Хвостова.
5
При открытии холеры были учреждены Крестный ход по улицам кругом каждого прихода, и чтение молитв с коленопреклонением во время Божественной литургии. – Прим. Д. Хвостова.
6
В Петрополе, попечением Комитета о холере, не только установлены были в каждой части города больницы но, по Высочайшей воле, назначен был попечитель из Сенаторов или чиновников 4-го Класса. – Прим. Д. Хвостова.
7
Весьма значительная сумма собрана на помощь вдов и сирот, оставшихся после умерших от холеры. Смотри газеты того времени. – Прим. Д. Хвостова.
8
Смотри стихотворение: «Радостная в Августе весть», к коему сии стихи служат эпиграфом. – Прим. Д. Хвостова.
9
Автор на 75 году писал сие Стихотворение, за которое выручил от продажи в лавке Глазунова 250 руб. и пожертвовал для сирот, оставшихся после родителей, умерших от холеры. Смотри «С.-Петербургские Ведомости» и «Северную Пчелу» того времени. – Прим. Д. Хвостова.
Петр Петрович Каратыгин
Литератор, сын актера Петра Андреевича Каратыгина. Автор многих исторических очерков, романов. Его текст «Холерное кладбище на Куликовом поле» был опубликован в журнале «Русская старина» в 1878 году.
Летом 1830 года холера свирепствовала в низовых губерниях; осенью пробралась в Москву; весною 1831 года появилась в северо-восточных краях и в остзейских губерниях; окаймила Петербург со всех сторон и быстро надвигалась на столицу, подобно громовой туче. Самые недальновидные люди были в полной уверенности, что эпидемия, несмотря на карантины, непременно появится в Петербурге и найдет в нем богатую поживу. При всем том наше русское «авось» разгоняло преждевременные опасения: беспечно веселились жители столицы и на Масляной, и на Святой (которая в тот год было 19-го апреля); оживлены были гульбища, театры полны; общественное здоровье находилось в самом удовлетворительном состоянии, смертность в больницах была незначительная. Нева вскрылась 4-го апреля; наступила весна, такая теплая, благодатная, какой давно не было: сады и острова зазеленели в половине мая; воздух был чист, ароматен, не было заметно в нем и малейшего атома заразы. 29-го мая к Калашниковой пристани в числе прочих судов прибыла барка из Вытегры. Через две недели на ней заболел судорабочий припадками, похожими на холерные, но благодаря медицинской помощи выздоровел, и на этот случай никто не обратил особенного внимания; против обыкновения, городская молва не воспользовалась им для распространения тревожных, преувеличенных слухов. Июнь походил к половине. Весеннюю теплоту сменил зной необыкновенный. Ясное, безоблачное небо приняло какой-то зеленоватый отлив, горизонт покрылся туманом; солнце без лучей казалось раскаленным ядром, но жгло невыносимо при совершенном безветрии. Термометр доходил до 25° в тени… Такова была обстановка, при которой в С.-Петербурге обнаружились несомненные признаки появления холеры.
17-го июня в «С.-Петербургских ведомостях» (№ 141) было напечатано первое объявление от генерал-губернатора о том, что накануне в Рождественской части холерной эпидемией заболели и умерли маляр, будочник, а в Литейной – трактирный маркер, в течение нескольких часов; 18-го числа появился первый бюллетень о заболевших и умерших в течение первых четырех дней: цифры, очевидно приблизительные, могли дать только понятие о пропорции умиравших к заболевавшим – 24 : 48 –
Несправедливо было бы, безусловно, порицать врачебно-полицейские меры, немедленно принятые. Из них большая часть была весьма разумна в теории, но, к сожалению, не в их применении к делу. Излишнее усердие исполнителей правительственных распоряжений и неопытность докторов имели, как известно, самые печальные последствия. Был учрежден особый комитет; были в каждую часть города назначены особые попечители; устроены больницы; отмежеваны под городом особые участки для погребения холерных; в газетах ежедневно печатались диетические наставления, рекомендовались лекарства, предохранительные средства… но все эти меры были совершенно бессильны против ужасной паники, обуявшей все сословия столицы, – паники, которая в простом народе вскоре перешла в безумное отчаяние. В горе народ, как один человек, взятый в частности – упрям, раздражителен; кротость, разумные убеждения – единственные орудия против болезненной, нервической раздражительности. Эта простая истина была упущена из виду тогдашнею администрацией. Нижние полицейские чины, на которых была возложена тяжкая обязанность отвозить холерных больных в больницы, отнеслись к ней с яростным усердием, исполняя свою обязанность с мягкосердием фурманщиков. Больничные кареты разъезжали по городу и в них забирали заболевавших на улицах и в домах. Чтобы попасть в подобную карету, жителю Петербурга, в особенности простолюдину, достаточно было или быть под хмельком или присесть у ворот, у забора, на тумбу. Не слушая никаких объяснений, полицейские его схватывали, вталкивали в карету и везли в больницу, где несчастного ожидала зараза – если он был здоров, и почти неизбежная смерть – если был болен. Умирали в больницах вследствие чрезмерного старания и совершенного неумения докторов. С ожесточением вступая в борьбу с холерой в лице больных, бедные врачи были к ним безжалостны. Мушки, горчичники, микстуры, горячие ванны – наконец, кровопускания… вся эта масса средств рушилась на несчастных больных целой лавиной и, разумеется, всего чаще их придавливала. Особенно неуместно было кровопускание в болезни, при которой вся кровяная пасока извергается человеком! Но тогда этого не принималось во внимание. Фурманщики, забиравшие больных из домов, бывали к ним еще безжалостнее, нежели к прохожим на улицах. Последним еще удавалось иногда убегать, откупаться; но к ограждению больных в домах (особенно в артелях) от усердных полицейских даже деньги были бессильны. Боязнь, что «начальство взыщет», заглушала в них чувства и человеколюбия и корыстолюбия. Одной из побудительных причин мятежа на Сенной и разгрома больницы в доме Таирова был следующий, действительно, возмутительный факт [10] .
10
Мы слышали о нем от многих лиц, вполне заслуживавших доверия, и в их числе от покойного И.В. Буяльского.
У одного купца на Большой Садовой жил в кучерах молодой, недавно женатый парень. Утром 23-го июня он куда-то выехал с хозяином, оставив свою молодую жену совершенно здоровою, а возвратясь домой часа через два с ужасом услышал, что она захворала холерою и отвезена в Таировскую больницу. Несчастный опрометью бросился туда и был встречен известием, что жена его скончалась и снесена в сарай… Немало слез и молений стоило бедняку, чтобы ему дозволили взглянуть на покойницу. Его ввели в «мертвушку»: трупы мужчин и женщин, совершенно нагие, лежали на полу, в ожидании гробов, осыпанные известью… Он отыскал труп жены, рыдая, упал на него и к крайнему ужасу и невыразимой радости заметил в нем признаки жизни. Как безумный, схватив жену на руки, он выбежал во двор, осыпая проклятиями больницу и докторов. Мнимоумершая, которую немножко поторопились снести в мертвушку, часа через два действительно скончалась, но несчастный муж был одним из главных действующих лиц в кровавой драме разгрома Таировской больницы. Заметим здесь, что главным доктором ее был кол. сов. Земан (убитый разъяренной чернью), ординаторами: иностранный доктор Тарони и надв. сов. Молитор, подвергшиеся, если не ошибаемся, одинаковой участи с Земаном. Не распространяемся о бунте на Сенной, о котором сохранилось такое множество рассказов, из которых некоторые и неверны, и преувеличены; скажем только, что на другой же день посещения покойным государем этой площади вместе с водворением спокойствия последовала отмена полицейского вмешательства в отправление холерных по больницам, о чем было объявлено от генерал-губернатора («СПб ведомости» 25-го июня 1831 года, № 147) с оговоркой, чтобы трупы умерших от холеры не оставались в домах долее суток во избежание заразы…
В последнюю неделю июня месяца и в первые три дня июля смертность достигла крайнего предела. Доказательства тому не в «Ведомостях», в которых цифры уменьшались наполовину – нет! доказательства несомненные – на холерных кладбищах, на которых доныне уцелели памятники, помеченные упомянутыми числами с 24-го июня по 4-е июля рокового, ужасного года [11] . 3-го июля было объявлено во всеобщее сведение, что по высочайшему повелению «умершие холерою впредь имеют быть хоронимы не днем, а по ночам». Памятны эти ночи петербургским старожилам. При красноватом мерцающем свете смоляных факелов с одиннадцати часов вечера тянулись по улицам целые обозы, нагруженные гробами, без духовенства, без молитвы; тянулись за городскую черту на страшные, отчужденные, опальные кладбища… Одно из таковых, которому посвящена наша статья, поныне находится на Выборгской стороне, на болотистом поле, покрытом кочками и неведомо почему называемом «Куликовым». Оно лежит за новым арсеналом, в нескольких шагах от католического кладбища. Не надобно обладать слишком нежным сердцем – достаточно быть только человеком, чтобы при входе на это забытое кладбище не проникнуться грустными воспоминаниями. Ветхий забор местами повалился. Широко разрослись вербы, сирень, березы и кое-где елки. Посередине высится большой крест, которым означена была эта «божья нива» 47 лет тому назад…
11
Кроме лиц, о которых будет упомянуто в нашем рассказе, жертвами холеры в этот период времени были: княгиня Куракина, графиня Завадовская; профессоры Н.П. Щеглов, Т.О. Рогов; генерал-инспектор морского штаба, известный мореход В.М. Головнин; герои 1812-го года граф А.Ф. Ланжерон, В.Г. Костенецкий, тайн. сов. К.И. Баумгартен, П.С. Молчанов; артист В.И. Рязанцев, книгопродавцы И.И. Глазунов, М.И. Запкин и мн. др.
Между ними видны высокие холмы без всяких памятников, густо опушенные мхом.
«Тут общие, больничные могилы, – объяснил сторож (когда мы посетили это кладбище лет двадцать тому назад). – Под каждым холмом зарыто человек по пятидесяти. Это я как теперь помню. Под большим крестом была раскинута парусиновая палатка: в ней помещался „батюшка“ с дьячком… оба выпивши (да и нельзя иначе: бодрости ради!), и тут же полицейские. Ямы вырыты глубокие; на дно известь всыпана и тут же целыми бочками заготовлена… Ну, видим – едут из города возы: гробы наставлены, как в старину дрова складывали, друг на дружку нагромождены; в каждый воз пара лошадей впряжена, и то еле лошадям под силу. Подъедут возы к ямам: выйдет «батюшка» из палатки, горсть песку на все гробы кинет, скажет: „Их же имена Ты, Господи, веси“ – и все отпеванье тут… Гробы сразу сваливают в яму, известью пересыплют, зароют – и дело с концом! Бывало иной гроб тут же и развалится; да не сколачивать-стать! И сказать к слову – смраду особенного не было! Раз, что покойникам залеживаться не давали, а два – вокруг города леса горели, так, может статься, дымом-то и воздух прочищало!»
Этот рассказ сторожа – верная картина того, что происходило на всех «холерных» кладбищах.
Несколько памятников на «Куликовом» воздвигнуты над могилами людей замечательных и место вечного их успокоения не должно быть забыто.
Влево от входа под тремя раскидистыми елями сохранилась плита с надписью, почти смытою дождями. Двадцать лет тому назад явственными черными буквами на ней было иссечено: «Здесь покоится тело Матвея Яковлевича Мудрова, действ. ст. сов., доктора медиц., профес. Московского университета, президента центральной холерной комиссии в Петербурге – окончившего земное свое поприще после долговременного служения на пользу страждущего человечества, в христианском подвиге подаяния помощи зараженным холерою, сраженного ею и павшего жертвою своего усердия 7-го июля 1831 г.».
Не знаем, до какой степени справедлив слышанный нами рассказ о кончине покойного. 1-го июля происходило открытие временной больницы для судорабочих на Калашниковой пристани, при котором М.Я. Мудров говорил прекрасную (хотя несколько витиеватую) речь, напоминая присутствовавшим о любви к ближнему и самопожертвовании. Это воззвание не было фразою, так как Мудров сам подавал пример человеколюбия и самоотвержения, проводя дни и ночи в холерных больницах. Дня через четыре, побуждаемый любознательностью, он отважился на подвиг неслыханный: выразил желание вскрыть труп холерного. Молодой доктор В.И. Орлов [12] вызвался помогать профессору, который безотлагательно приступил к делу… но едва взял нож, как почувствовал себя дурно: обнаружились признаки злейшей холеры, и на другой день Мудров скончался. Точно проклятая болезнь не хотела допустить ученого мужа проникнуть и разгадать ее тайну.
12
Впоследствии доктор при военно-сухопутном госпитале; скончался немного лет тому назад. Все знававшие его могут подтвердить, что В.И. был человек добрейшей души, несмотря на некоторые странности. В исходе тридцатых годов он писал и переводил водевили; из них «Гусарская стоянка» имела большой успех.
В нескольких шагах от могилы М.Я. Мудрова похоронен наш знаменитый гидрограф – адмирал Гавриил Андреевич Сарычев (скончался в ночь с 29-го на 30-е июля).
Далее, под большим гранитным обелиском, покоится прах инженер-генерала графа Карла Ивановича Оппермана (скончался 1-го июля). Нелепые слухи об отравлении, волновавшие простой народ, не были отвергаемы лицами образованных классов общества. Граф Опперман – человек умный, просвещенный, скончался от холеры с той мыслью, что он жертва таинственных отравителей. Накануне своей кончины, совершенно здоровый и бодрый, он был в Стрельне и имел неосторожность, будучи сильно разгорячен, напиться холодной воды из колодца. Холера не замедлила… Умирая, граф Опперман требовал, чтобы колодезная вода была подвергнута химическому разложению, утверждая, что она отравлена [13] .
13
В одной статье почтенного исторического журнала было сказано, что гр. Опперман пил невскую воду и о ней говорил, будто она отравлена. Подобной нелепицы покойный не говорил, ибо, как человек здравомыслящий, не мог допустить отравления целой реки – но допускал (весьма возможное) отравление колодца.