Агриппина. Младшая сестра Смерти

Станиславская Елена

Сбоку, под кнопкой звонка, я замечаю серебряную табличку: «Бленькіе».

Значит, тут живёт Нонна Юрьевна, за чью внучку меня принял парень-птица. Не успев как следует подумать, жму на звонок: надо предупредить соседку, что дверь не заперта, а то мало ли. Мелодичная трель растворяется в тишине. Сквозняк шире открывает створку, зазывая в гости.

– Нонна Юрьевна! – окликаю я.

Ответа нет. Смотрю вниз на лестничный пролёт, надеясь позвать Крис, но она ещё не объявилась.

Вдруг соседке стало плохо? Пожилых людей подстерегает больше опасностей, чем персонажей в героическом фэнтези: гоблин инфаркта,

тролль инсульта, и чёрт знает, что ещё.

Со мной всегда так: когда волнуюсь – в голову лезут всякие глупости.

Оставив пылесос и чемодан на площадке, я решительно вздыхаю и вхожу в квартиру.

Пахнет влажной землёй. Повсюду стоят и висят горшки с растениями – вдоль стен, на стенах, и я не удивлюсь, если внутри стен, стоит расковырять их, тоже обнаружатся какие-нибудь носители хлоропластов. Тут настоящие джунгли. Много глянцевой и вьющейся экзотики, но есть и простая рассада в обрезанных тетрапаках.

Пока я крадусь по длинному коридору, продолжаю звать хозяйку. Под ботинками скрипят половицы, передразнивают: «но-юри-ва», «но-юри-ва». А ещё похрустывают палые листья и семена.

Заглядываю на кухню и в ванную – хорошо хоть, все двери открыты. Никого не нахожу и, в сопровождении влажных сквозняков, иду дальше.

Когда я переступаю порог комнаты, кажется, все растения, что находятся в ней, поворачиваются ко мне. С подоконника внимательно смотрят анютины глазки. Со шкафа тянут лапки вьюны. С комода, стоящего возле кресла, раззявят бордовые орхидеи. А за ними что-то белеет.

Лицо.

Я шагаю в сторону, чтобы избавиться от навязчивых орхидей, и вижу: в кресле сидит старуха в полосатом красно-чёрном халате. Рот скособочен и приоткрыт. Голубые стекляшки глаз смотрят прямо перед собой. Она мертва, это я знаю абсолютно точно.

Неужели началось?

Где я – там и смерть. Где смерть – там и я.

Разворачиваюсь и бегу прочь, сшибая цветочные горшки.

Глава 2

Развязать розовую ленточку

С полицейскими и врачами скорой помощи Крис разговаривает сама. Ещё до их приезда она решает: «Скажу, что это я её нашла, чтобы тебя не дёргали» – и отправляет меня в бабушкину квартиру, а сама спускается во двор.

Ключ со второй попытки попадает в скважину. Дверь открывается с громким и странным звуком, будто чмокает воздух пересохшими губами. В лицо ударяет сладковатый запах старых книг. Я заволакиваю в квартиру чемодан и пылесос, оставляю их у входа, как сторожей, а сама отправляюсь на поиски ванной – нужно срочно поплескать холодной водой в лицо.

Давненько я не видела мёртвых. С тех пор, как Лизку убило опорой ЛЭП. Сравнивать соседку и Лизку, конечно, неправильно… хотя, с другой стороны, почему? И тогда, и сейчас произошло одно и то же: была жизнь, а теперь её нет. Фьють – и вылетела. Легко, безвозвратно.

В носу и глазах начинает пощипывать. Нет, Грипп, давай-ка без слёз. Провожу дрожащими пальцами по предплечью, раз, другой. Не до крови, но ощутимо. Кажется, отпускает.

Из крана льётся злое шипение, но не вода. Я закручиваю вентиль и прижимаюсь лицом к овальному зеркалу над раковиной. Щёки впитывают блаженную прохладу.

– Пожалуйста… пожалуйста… – шепчу я, оставляя на отражении облачко мути, – пусть она умерла не из-за меня.

«Ты Беленькая?» – всплывает в памяти.

Я

отстраняюсь от зеркала. Парень-птица. Он живёт тут? Или навещал Нонну Юрьевну? Он ушёл, когда она ещё была жива?

Внутри покалывает беспокойство. Побежать вниз, рассказать про парня полицейским? Отражение хмурится и качает головой. Лимит мне-есть-до-этого-дело, похоже, исчерпан. Не хочу ломать комедию, изображать Нэнси Дрю или, что ещё хуже, неравнодушную гражданку. Старушка умерла, ей не помочь. Парня, если он причастен к её смерти, полиция пусть ловит сама. А я тут ни при чём.

Ни при чём.

Ни при чём!

Если повторю десять раз, поверю?

Чтобы отвлечься, я иду осматривать бабушкину квартиру.

Исследование чужого жилья – а мамину маму я совсем не знала – действительно помогает забыться. Будто шастаешь по эскейп-рум в поисках ключей и подсказок. Ищешь ответы на вопросы, которые подкидывает пространство. О чём грустит громадина резного буфета? Какие тайные послания сжигали в печи, притаившейся в углу глянцевым зелёным драконом? Что изображено на тёмной-тёмной картине, висящей в тёмном-тёмном углу: кочан капусты и пять морковок или отрубленные голова и пальцы?

Квартира бабушки – совсем не то, что представляется, когда слышишь слова «квартира бабушки». Никаких бесконечных ковров, бессмысленных сервантов, зачерствевших ирисок и круп с жучками. Никакого ненужного барахла, скопленного за годы одиночества. Минимум мебели, в основном антиквариат. Минимум вещей, но каждая – сокровище: латунный подсвечник, зингеровская машинка на изящных чугунных ногах, одинокая чашка, увитая золотистым узором, с печатью внизу: «Imperial Porcelain St.Petersburg».

Местное квартирное время явно отстаёт от общемирового. А может, оно и вовсе давно застыло – муравчиком в янтаре. Следов современности не наблюдается. Да что там современности! Советского Союза – тоже, если не считать холодильник «Москва», гладким пломбиром белеющий на кухне. В квартире царит девятнадцатый век, ну может, начало двадцатого. Даже телека нет, что для жилища одинокой старушки вообще нонсенс.

Я перехожу из комнаты в комнату под пристальными взглядами незнакомцев – на каждой стене висят старые фотографии. Групповые портреты, одиночные, анфас, профиль – толпа чёрно-белых наблюдателей, кое-где покрытых пятнышками цвета сепии. Наверное, это моя родня. Вот два карапуза в шубках, похожие на медвежат. Может, один из них – мама? Почему-то мне хочется в это верить. Я разглядываю фото детей, пытаясь уловить знакомые черты, и вдруг впервые задумываюсь: как странно, что в квартире маминой мамы будет жить Крис.

Фыркаю. А не странно, что я сама живу с Крис, не родным по крови человеком, и это при живом-то отце?

Иногда моё сердце переполняет благодарность к мачехе. Вначале она не побоялась выйти замуж за вдовца со сложным характером и «прицепом». Научилась общаться со мной и взвалила на себя уйму обязанностей: походы на родительские собрания, помощь с домашкой и прочую муру. Потом, когда отец уехал, мачеха осталась со мной, хотя могла собрать вещички и рвануть на все четыре стороны. Я до сих пор не знаю, почему она так не сделала. Почему не испугалась ни за себя, ни за Изи, и всё-таки решила жить со мной. Не бросила во второй и последний раз. Мы не разговаривали на эту тему и вряд ли когда-нибудь поговорим.