Ахейский цикл (сборник)
Шрифт:
Особенно когда родитель обладает более ценным имуществом для передачи, нежели затерянная в глуши Итака.
Папа, я же не знал, отчего на самом деле трещит скорлупа моего Номоса! я же не знал, что ты — такая же неотъемлемая часть Вселенной по имени «Одиссей, сын Лаэрта», как и я сам!..
Папа, я люблю тебя.
Постриженный во взрослые, я стоял в буре восторгов а ты, Лаэрт, улыбаясь счастливо и чуть-чуть смущенно стоял рядом и немного позади.
Да, в день пострижения я был… нет, я стал твоим щитом.
Тем, кто принимает первый удар.
Принимает, не понимая — зато мама поняла все сразу и
Мама, я вернусь.
Ты же знаешь, я никогда не обманывал тебя; я почти совсем не умею лгать, мама, не дотянувшись в искусстве честности до Далеко Разящего лишь на пол-локтя; вместо лжи я просто говорю не всю правду, но сейчас я говорю ее всю.
Я вернусь.
— …Лазурноруки, Пеннокудрявы, Драконьи шлемы, Тритоньи гребни…И от кораблей, словно в ответ мне, донеслось под бряцанье старенькой кифары:
— Муза, воспой Одиссея, бессмертным подобного мужа! Голени, бедра и руки его преисполнены силы, Шея его жиловата, он мышцами крепок; годами Вовсе не стар. Ни в каком не безопытен мужеском бое…Одобрительный гомон заглушил песнь. Они там собирались убивать по тысяче врагов в день, и героям для полного счастья требовался истинный вождь, гроза троянцев — аэд прекрасно понимал чаяния пьяных героев.
Спуститься, что ли, вниз?
Выпить с парнями вина, а потом засунуть рук:у по локоть в луженую глотку аэда и вырвать его Раздвоенный язык? с корнем?! бросить собакам?!
Вместо этого я зажмурился.
Крепко-крепко.
…Постриженный во взрослые, я стоял в буре восторгов, а ты, Лаэрт, улыбался счастливо и чуть-чуть смущенно.
Позже ты спросил у меня: «Что это за намек про лживые маяки?»
Я отговорился пустяками. Даже тринадцатилетнему подростку стало ясно: ты ничего не знал о былой славе Эглета", утонувшей в пучине прошлого, и о предпримчивом молодом человеке.Ты был младше Навплия, Если договориться с мойрами-Пряхами и отмотать четверть века, — а я уже научился возвращаться туда где не был! — ты обернешься едва ли не сверстником сына, на грани пострижения. Откуда тебе было знать?
На миг я ощутил себя мудрым и многоопытным, хотя несколько лет мне было стыдно за этот миг. Пак знал о лживых маяках во сто крат больше любого таким способом берегового пиратства промышляли многие, собирая на камнях растерзанную добычу. «Стрех Эглета» не являлась исключением, но тайная, коварная злость крылась в другом: предприимчивый молодой человек никогда не работал дважды на одном и том же месте мгновенно исчезая после грабежа, А месть пострадавших, если кто-то чудом выжили их родичей, чье горе требовало выхода… Месть Обрушивалась на местных жителей — ведь их и только их обвиняли в случившемся.
Этого я тогда не понял.
Папа, я прошу у тебя прощения за гордыню.
— Вздымает море Валы-громады, Любая —Зеленая звезда, у тебя я тоже прошу прощения.
Без причины, про запас.
Паламед-эвбеец, прости и ты — тебе пришлось смириться с гулящей женой без надежды на будущий барыш. Впрочем, здесь я не прав — надежды умирают последними, а ты надеешься по сей день.
Я люблю тебя, Паламед, мой обаятельный шурин, приложивший все старания, дабы я смог получить свою долю военной славы; я люблю тебя, потому что не умею иначе.
— И, горсть жемчужин Пересыпая, У нереиды В глазах — томленье…Я вернусь.
Я уже, я сейчас… только дух переведу…
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
ХОЧУ БЫТЬ ЭПИГОНОМ!
…В восьмой песне «Одиссеи» мы читаем, что боги создают злоключения, дабы будущим поколениям было о чем петь…
СТРОФА-I
МАЛЬЧИШКИ ИДУТ НА ФИВЫ
Папа хохотал как резаный.
Одиссей еще подумал, что ошибся — это орут как резаные, а хохочут как-то иначе. Впрочем, тонкости сочетания слов пусть больше интересуют аэдов, им за это платят. Ибо история, приведшая басилея Лаэрта в бурный восторг, даже в кратком изложении была прелестна.
Вечным Сизифом взойдя на перевал и покатившись вниз, к зиме, нынешняя осень явила препаскудный норов. Ежедневно до полудня над Итакой висел сплошной туман, состоявший, казалось, из мелких капелек божьего наказания; небо сочилось гнилым соком, будто червивый плод, забытый на ветке; население оглушительно чихало, шмыгая красными носами, и руно овец свалялось неопрятными колтунами, странным образом напоминая о проказе.
Дрянь, не осень.
Тут и случилась история, о которой упоминалось раньше. В ожидании гиблого безделья зимы семеро охломонов [119] с близлежащего островка Дулихия решили подзаработать. Снарядив лодки и подвесив к поясам кривые ножи, они отплыли на ночь глядя, в надежде к рассвету достичь побережья Акарнании. Но, заблудившимся в тумане, вместо обильной дарами Акарнании им суждено было высадиться на берегу соседки-Итаки — где великолепная семерка и принялась, взойдя по склону, споро резать ножами подвернувшееся им стадо свиней.
119
Охломон — предводитель толпы (охлоса), вожак.
Пока вкупе со стадом им в тумане не подвернулись и пастухи.
Справедливость была восстановлена, кулаки разбиты в кровь, кривые ножи радостно поменяли владельцев, после чего между ревнителями итакийского свинства и налетчиками, отдыхавшими в жидкой, пахнущей навозом грязи, состоялся разговор примерно следующего содержания:
— Вы кто?
— М-м-м-м…
— Ты мне зубами не плюйся, охвостье драное! Внятно отвечай!
— Мы… мы п-пираты…
— Это вы — пираты?!
— М-м-мы… А в-в-вы сами к-кто?