Ахиллесова пята
Шрифт:
На остановке собралась знакомая компания.
– Вы-ы-ы, – зашипели женщины, увидев Надю и Юру. – Что, бессовестные, не плюй в колодец?
– Ни в какой колодец я не плевал, – запротестовал Юра. – Машина была не исправна.
Надя, не слушая, выглядывала автобус. Женщины, не втянутые в перепалку, тоже вытянули шеи и, почувствовав приближение автобуса, стали собирать свои пакеты. Надя заняла боевую стойку. Надо было опередить их, но прежде…
– Юра, отойди от дороги! – Надя дернула его на себя, но не успела.
Вылетевший из-за угла автобус фонтаном из лужи окатил светлые Юрины джинсы. Женщины, довольно прошествовали в салон. Водитель развел руками, и переполненный автобус
– Что ты надел? Мы стояли впереди и влезли бы первыми.
Юра раздраженно потер куском салфетки влажное темное пятно.
– Ты куда-то спешишь?
– Не терпится излить тебе душу.
Юра нагло вторгся в её жизнь, а раз так, думала Надя, то с ним можно было не церемониться. И всё же выпалив это, она от непривычки сжалась внутри, но заставила себя не отводить взгляд и выглядеть спокойно. За страхом показаться слишком слабой, пришла боязнь оказаться слишком сильной и громкой. Недовольной, злопамятной и обидчивой. Она всё ещё не знала Юру и пыталась угадать, как ей нужно себя с ним вести.
– Наконец-то ты опять ожила, – он улыбнулся и выкинул в урну салфетку. Он оставил надежду оттереть пятно и смирился со своим поражением. Улыбнулcя, а значит она сделала всё правильно.
Надя предложила пойти пешком.
Лето выглядывало осторожно, с опаской, неуверенное, что его тут ждут. Они петляли мимо луж, в выбоинах плитки, которой была мощена дорога. Улица вывела их к мосту, за которым уже виднелся район, называющийся Старым городом.
– Ты собираешься меня убить, чтобы я унёс твой секрет в могилу? Поэтому ведешь меня в глушь?
Надя с раздражением потерла переносицу.
– Мне же придётся тебе душу изливать. Предпочту, чтобы это было на моих условиях.
Река делила маленький город на две неравные половины: молодую, тянущуюся к ближайшему мегаполису, цепляясь за землю новыми кварталами, и старую, вроде как историческую, но по большей степени безнадежно отстающую. Тут ещё резались в карты мужики во дворах, выбивали ковры на только выпавшем снегу и украшали клумбы во дворах старыми мягкими игрушками.
Дома здесь были четырехэтажные, в основном сталинки с высокими потолками и просторными комнатами. В одной из них жили и Надя с мамой, но вела она Юру к единственной высотке в районе, получившей название Эйфелева Башня.
– На лифте? – спросил Юра, но Надя уже поднималась по ступеням. – Дай угадаю. Трос оборвётся?
– Воздуха не хватит в кабине и задохнусь, – не оборачиваясь, ответила Надя.
Серая с помехами клякса тревоги в груди увеличивалась в объёме в такт родинке на спине. Чтобы отвлечься Надя попробовала заполнить возникшую тишину.
– Здесь жила моя бывшая подружка. В детстве мы вместе тайком вылезали на крышу. Она мне рассказывала, что у этого дома есть легенда. В конце девяностых, когда эту многоэтажку строили, разгорелся скандал. Это же самый центр города, мостовая конца восемнадцатого века, на некоторых домах ещё деревянные резные наличники, и прямо посреди этого растёт небоскреб. Даже какой-то важный депутат из Думы влез, чтобы стройку остановили, но вмешалась его маленькая дочка. Она сказала, что это будет наша местная Эйфелева башня – единственное высокое здание в городе, которое ото всюду видно. Так и оставили.
– Да ну, не рассказывай сказки, – рассмеялся Юра. – Денег уже было отмыто прилично, вот и всё. А где сейчас подружка-то? Поссорились?
– Переехала, – лаконично ответила Надя.
Они пролезли в щель между прутьями и вылезли на крышу. Солнце скрылось за облаками, и ветер больно захлестал хлестал по щекам.
На горизонте, под кучевыми облаками гудела стройка. Город разрастался, и Эйфелева башня больше не была единственной высоткой, но всё ещё
Надя тянула время, а Юра терпеливо ждал, пока она заговорит.
– Надь, пошли домой, – наконец попросил он. – Ты не обязана мне всё выкладывать.
– Столько людей замешано в этой истории… Не знаю с чего начать, – Надя рассеяно закусила щеку. – Ладно, поехали. Тебе так будет проще понять, откуда у страха растут ноги. У моей бабушки обнаружили рак в последней стадии, и скоро она перестала походить на саму себя при жизни. Я не находила себе места, когда она заболела. Всё казалось неправильным. Меня заставляли с ней говорить. Уверяли, что хоть бабушка ничего и не может ответить, лишь смотрит тупым взглядом, всё равно всё понимает. Я бормотала банальности под нос, лишь бы от меня отвязались и уходила. Мама иногда просила взять бабушку за руку или поцеловать в лоб. Я выполняла без пререканий, но мне было так противно, словно я уже целую мертвеца. Безумно сложно было переступить порог квартиры, зайти в комнату и увидеть… Это. Мне было жутко смотреть на личность, что умерла раньше тела, – Надя рассказывала отрешенно, не задумываясь, словно читала текст суфлера. – Мне стало плохо на пороге их с дедушкой дома, и он имел неосторожность сказать, что у бабушки все начиналось абсолютно также.
В один миг мой мир перестал играть по привычным правилам. Оказалось, что даже если ты чистишь зубы два раза в день и исправно делаешь зарядку, это не гарантирует здоровье и долголетие. Когда мне стало плохо, контроль потерялся надо всем. Нужно было хвататься за тонкую ниточку, соединяющую тебя и внешний мир, пока порыв мыслей не вырвет ее из рук. Реальность становилась плоской и понимаемой только мозгом и не доступной чувствам. Я могла провести рукой по шершавой коре дерева, обойти и осмотреть его со всех сторон, пожевать его зеленый горький лист, но ничего не почувствовать – лишь убедить себя в том, что он на самом деле существует.
Надя давилась воспоминаниями. Боль от прожитого ядом текла по венам. Она сглотнула и продолжила.
– Но изменился не только внешний мир, изменилась я сама. Болезнь, настоящая или мнимая, отняла у меня несколько лет. Страх и тревога выедали до последней крошки. Не было бы не дня, когда у меня ничего не болело. Тело умело удивлять, и его сюрпризы становились всё изощреннее. Странное чувство в боку сменялось тахикардией, потом вместо нее приходили боли в спине. Потом в руке. Потом в ноге. Боль металась, сменялась головокружением, тошнотой или дрожью.
Всё потеряло смысл: и вкусная еда, и Новый Год, и день рождения, и новое платье. Перестали радовать те мелочи, из которых и состоит счастье. То, что раньше давалось легко и без усилий: запоминание и понимание дат и сложных формул, умение найти глубинные связи, вычленить из произведения его смысл, превратилось в туман. Голова не хотела работать. Или работала слишком быстро, что я выдыхалась прежде, чем успевала поймать хотя бы одну из мыслей за хвост. Желание обогнать кого-то и доказать, что я лучше, выглядело глупым и нелепым и из другой жизни. У девочки, которая могла днями и ночами могла не поднимать головы от учебников, начали вызывать трудности простые вещи. Мысль о том, что завтра нужно будет умыться и поесть причиняла головную боль. Я подкармливала свой страх, пока он не поглотил меня полностью.
Конец ознакомительного фрагмента.