Ахульго
Шрифт:
– Излишняя храбрость бывает губительна, если не сопряжена с благоразумием.
– Запомню, ваше превосходительство, – пообещал Милютин.
Написание рапорта на этот раз было поручено Васильчикову, которому помогал советами Милютин. Они устроились в генеральской палатке и приводили в надлежащий вид то, что диктовал Граббе:
– В сем деле с нашей стороны ранены гвардейского Генерального штаба поручик Милютин, Кабардинского полка штабс-капитан Генуш и нижних чинов двадцать два. Контужены: Навагинского полка подполковник Быков и Кабардинского полка подпоручик Китаев и нижних чинов семь. Убито: рядовых четыре и унтер-офицер один, ранено и убито четыре лошади. Потери
Граббе не хотел открывать Васильчикову тонкости составления подобных рапортов, в которых преуменьшение потерь и приукрашивание побед считалось чуть ли не обязательным делом. А потому генерал заранее изменил реальные потери и обстоятельства, которые были представлены Пулло и Лабинцевым. Двенадцать убитых и тридцать пять раненых – это показалось Граббе досадным недоразумением, учитывая не слишком впечатляющий результат. Тем более что бой у Мескеты никак нельзя было раздуть до масштабов Ватерлоо. Это Граббе решил оставить для более подходящего случая.
Обоз ушел по тому же пути, по которому пришел отряд Граббе. А войска двинулись через лес к аулу Балансу, мимо которого прошел летучий отряд Лабинцева. Аул стоял недалеко от реки Ямансу, вдоль которой предполагалось пойти на север, к верховьям реки, а оттуда свернуть к Саясану, где, по имевшимся сведениям, и находилась главная ставка Ташава-хаджи.
Глава 54
Ахульго теперь считалось официальной столицей Имамата, и сюда отовсюду шли люди. Одни, откликнувшись на призыв Шамиля, сами покидали родные аулы, создавая пустыни на пути надвигавшихся войск. Другие оставляли насиженные места после боев с неприятелем. А колеблющихся мюриды выселяли силой. Аулы пустели, разрушались, горели, и люди превращались в беженцев. Многие уходили выше в горы, к своим родственникам и кунакам. А те, кого нигде не ждали, приходили к имаму.
Шамиль не успевал принять одних, как являлись другие старшины джамаатов. Шамиль старался их обнадежить и отдавал необходимые распоряжения секретарю Амирхану. Повеления Шамиля, касалось ли оно еды или другой помощи, тут же исполнялись мюридами, о чем Амирхан делал запись в специальной книге.
Люди нуждались в помощи. Они поднимались на Новое Ахульго, располагались на Старом или разбивали шатры в садах Ашильты в ожидании решения своей участи. Приходили целыми аулами. Ахульго превращалось в огромный лагерь. Дни уже были теплые, но ночью люди мерзли, и их нельзя было долго оставлять без крыши над головой. Кого-то, особенно детей, удавалось разместить в ахульгинских жилищах, в мечети или в уцелевших домах Ашильты. Но места для всех уже не хватало, а поток переселенцев-мухаджиров не иссякал. Тогда Шамиль призвал своих наибов и велел им устроить мухаджиров в своих обществах.
Когда Шамиль вышел из резиденции проводить очередного старейшину, хлопотавшего о своем джамаате, то увидел своего старого друга, которого давно ждал. Это был наиб Андалальского общества Омар-хаджи Согратлинский. Он был немного нескладен телом,
Согратль, откуда прибыл Омар-хаджи, был знаменитым аулом ученых и храбрецов, зодчих и умелых торговцев. Согратлинцы с самого начала поддерживали имамов, твердо держались шариата и были надежным бастионом на границе Имамата с Кази-Кумухским ханством. Многие приходили в Согратль, чтобы учиться у знаменитого алима Абдурахмана-хаджи Согратлинского.
После обычных приветствий Омар-хаджи сказал:
– Прости, что не явился сразу, как только получил твое повеление, имам.
– Значит, на это были серьезные причины, – ответил Шамиль.
– Обустраивали беженцев, которые пришли от тебя, – объяснял Омар-хаджи.
– Люди приходят и из других мест, у многих есть кунаки в наших селах.
– Такие времена, – сказал Шамиль.
– Люди оставляют свои аулы не от хорошей жизни. Потерпите.
– Принять гостей – дело богоугодное, – улыбнулся Омар-хаджи.
– Что мы имеем, то будут иметь и они.
– Пойдем в дом, – сказал Шамиль.
– Тебе нужно отдохнуть и поесть.
– Спасибо, имам, – вежливо отказывался наиб.
– Очень хочется посмотреть, что сотворил здесь Сурхай, да будет доволен им Аллах.
Омар-хаджи восхищенно оглядывал Ахульго, а затем спросил, указывая на Щулатлул-гох:
– Это и есть Сурхаева башня?
– Она самая, – кивнул Шамиль.
– Машаалла! – восторгался Омар-хаджи.
– Да тут целая крепость!
– И под землей тоже, – добавил Шамиль.
– Пойдем, прошу тебя. А посмотреть, что тут и как, ты еще успеешь.
Они спустились в подземное жилище Шамиля и расположились в кунацкой. Наиб не переставал удивляться и шутил:
– Некоторые наибы живут лучше имама.
– Сказать по сердцу, я тебе завидую, – согласился Шамиль.
– Но не потому, что ты живешь в красивом доме, а я в подземной келье. А потому, что Согратль наполнен благодатью, исходившей от великого шейха и исходящей от больших ученых, живущих там и ныне. А я здесь лишен такого счастья.
Шамилю хотелось поговорить с Омар-хаджи еще о многом, но он вспомнил, что перед ним не только его наиб и известный алим, но и гость, проделавший немалый путь.
– Есть кто-нибудь в этом доме? – позвал Шамиль.
Дверь приоткрылась, и в кунацкую заглянула Джавгарат со спящим ребенком на руках.
– С благополучным приездом, – поздоровалась она с наибом, опустив глаза.
– Моего брата нужно хорошенько накормить, – сказал Шамиль.
– И побыстрее!
Но Джавгарат осталась стоять на месте. Только испуганно посмотрела на Шамиля и снова опустила глаза.
– Что с тобой? – не понял Шамиль.
– Ты слышала, что я сказал?
– Да, – кивнула Джавгарат.
– Чего же ты стоишь?
– У нас ничего нет, – смущенно произнесла Джавгарат, краснея от стыда перед гостем.
– Как это? – растерянно спросил Шамиль.
– Ты в своем уме?
– На Ахульго пришло столько людей, – объясняла Джавгарат.
– А дети их были голодны. Мы все отнесли им, даже последний мешок муки отправили в пекарню.
– И правильно сделали, – вступился за Джавгарат Омар-хаджи.