Ахульго
Шрифт:
Воины Ахбердилава обрушились на Ашильту внезапно. Сначала его мюриды бесшумно сняли передовые посты, затем бросились на стоявшие перед аулом палатки кабардинцев. В лагере поднялась тревога, но две роты были смяты, не успев оказать серьезного сопротивления.
Никто не понимал, что происходит. Батальоны были подняты сигналами «В ружье!» и бежали на шум выстрелов, доносившихся из разрушенного аула. Тем временем Ахбердилав успел занять Ашильту и прилегающие сады. Увидев, какой переполох поднялся в лагере, горцы дальше не пошли. Знай Ахбердилав, что даже главная квартира штаба оставалась почти без прикрытия, он бы постарался развить свой успех. Но пока разведчики пытались
Горцы наспех возводили завалы, решив закрепиться на захваченном рубеже и подготовиться к новой атаке. Тем временем в Ашильте собирали раненых и пленных. Среди трофеев оказался и фургон маркитанта, набитый хорошим оружием и всевозможными припасами. А в сакле по соседству нашли и самого маркитанта Аванеса, и перепуганную Лизу. Аванес храбро защищал женщину, называя ее своей женой, и предлагал хороший выкуп – свой фургон со всем его содержимым. Но фургон и так был в руках мюридов. Аванеса и Лизу заперли в другой сакле, где собирали пленных.
Только здесь Лиза пришла в себя и дала волю слезам. Испытать столько лишений, чтобы оказаться в плену у горцев? Посреди лагеря огромного отряда? В ее голове это не укладывалось. Аванес успокаивал ее как мог, но она продолжала рыдать у него на плече, и больше всего ее огорчал даже не сам плен, а эполеты, которые теперь не достанутся ее любимому мужу.
– Аванес, любезный, ты все можешь, – теребила она маркитанта.
– Сделай же что-нибудь! Что я скажу мужу?!
– А что я скажу своей жене? – отвечал бледный от горя Аванес.
– Я разорен!
– Я тебе все возмещу, – дрожащим голосом обещала Лиза.
– Только спаси меня! Выручи, Аванес!
– Не убивайся ты так, матушка, – утешал Лизу маркитант.
– Они тоже не звери. У меня среди них кунаки есть.
– Кунаки? – с надеждой переспросила Лиза.
– Так, торговал немного, – отвечал Аванес, припоминая, сколько тайных, хотя и не без выгоды, услуг он оказал горцам.
Известие о захвате горцами Ашильты крайне обескуражило Граббе.
– Ахбердилав? – не верил адъютанту Граббе.
– С неба он, что ли, свалился?
– Снизу подкрался, ваше превосходительство! – докладывал обстановку Васильчиков.
– А милиция куда смотрела? – гневался Граббе.
– Хана сюда!
Растерянный Ахмед-хан был удивлен не меньше, чем командующий.
– Что же вы, голубчик, творите? – орал Граббе.
– Под самым вашим носом мюриды прошли!
– Это все Хаджи-Мурад, – нашелся Ахмед-хан, решив свалить вину на своего врага.
– Он его пропустил!
– Так вы же сами, как мне докладывают, послали конницу сверху, не позаботившись о нижней дороге. Так служить нельзяс, господин генерал-майор! Такого даже простые майоры не допускают!
– Обманул Ахбердилав, – соглашался Ахмед-хан, обиженный сравнением с какими-то майорами.
– Я все исправлю!
– Для начала верните нам Ашильту! – велел Граббе.
Отослав хана, Граббе приказал открыть огонь по Ахульго из всех орудий, опасаясь, что нападение Ахбердилава – лишь часть хитроумного плана и может последовать вылазка самого Шамиля.
Граббе был прав, только вылазка с Ахульго должна была последовать после сигнала, которым должен был стать захват артиллерийской батареи, нацеленной на Новое Ахульго, и подрыв зарядных ящиков. Без этого, как показала вылазка Омара-хаджи, попытка разгромить Граббе была обречена на неудачу и бессмысленные жертвы.
Взбешенный
С гиканьем и стрельбой конная милиция ринулась на позиции Ахбердилава. Мюриды встретили их дружной стрельбой из-за завалов. Конница отхлынула. Мюриды запели «Ла илагьа илла ллагь», собираясь атаковать лагерь Граббе и овладеть артиллерийскими батареями. Но время было потеряно. К месту событий уже подоспел Лабинцев с шестью ротами кабардинцев, а затем появился и Пулло с семью ротами апшеронцев и куринцев.
Мюриды уже перелезали через завалы, чтобы броситься в атаку, как по ним открыли картечный огонь несколько орудий, подтянутых к месту боя. Горцам пришлось вернуться на свои позиции. Солдаты пошли в штыковую атаку. В Ашильте и ее садах закипел ожесточенный бой.
Граббе бросал в атаку все новые части, но выбить Ахбердилава из Ашильты не удавалось. Наконец, в дело вступили казаки и шамхальская милиция. Сдерживать атакующих было уже невозможно, и Ахбердилав начал отходить к Сагритлохскому мосту, унося раненых и уводя пленных. В погоню была брошена конная милиция. Ей наперерез бросились подоспевшие всадники Сурхая. В яростной рубке мюриды отогнали милицию, позволили Ахбердилаву перейти на другую сторону реки, а затем перешли мост и сами. Когда к месту схватки подоспели всадники Хаджи-Мурада, все уже было кончено. Противники затеяли перестрелку через реку, но это уже не могло ничего изменить.
Оттеснив Ахбердилава за реку, Граббе решил не терять времени даром и не дожидаться, пока он вернется с новыми силами. Командиры сетовали на недостаток сил для решительного штурма. У Граббе же было иное мнение. Штурм! Единственной уступкой, на которую согласился Граббе, стала необходимость усиленной рекогносцировки, чтобы уяснить, существуют ли хоть какие-нибудь подступы к Ахульго. Это было крайне необходимо, потому что, несмотря на все старания и таланты топографа Алексеева, он не способен был указать верную тропу, по которой могло бы совершиться удачное восхождение на гору целого отряда.
Произвести рекогносцировку вызвался приписанный к штабу Кавказского корпуса, а теперь прикомандированный к отряду Граббе штабс-капитан Генерального штаба Морис Шульц.
Он оказался на Кавказе вследствие романтической истории, тайну которой никому не хотел раскрывать. Но это была не безответная любовь, как часто случалось у кавказских офицеров. Дама сердца Шульца была его невестой. На случай, если его убьют, Шульц оставил для нее письмо. Он отдал его Милютину, к которому питал особое доверие как к выпускнику Императорской Академии, которую окончил и сам. У Шульца было тяжелое предчувствие, но сильнее предчувствий было желание по-настоящему отличиться, раз уж судьба занесла его на пылающий Кавказ. Граббе не хотел его пускать в ночное предприятие. Как-никак, у штабс-капитана был всего один глаз, другого он лишился в Польскую кампанию. Но Шульц заверил, что и одним глазом видит больше, чем другие двумя.