Ахульго
Шрифт:
Николай пытался скрыть удивление и осмысливал услышанное. Он и не подозревал, что дела в Дагестане так плохи. Но пока спросил о другом.
– Головин также усматривал главную опасность на Черном море, от черкесов и турок, – продолжал Николай.
– Настроили мы крепостей, а толку?
– Крепости весьма пригождаются, – говорил Чернышев.
– Но тем временем главные возмутители усилились в Дагестане. Вот и ханы жалуются: властвуем-де, но не правим. Как я уже имел честь докладывать вашему величеству, Головин теперь и сам считает усмирение
– Это верно, граф, – согласился Николай.
– Но я не совсем уразумел из записки генерала Граббе, как именно он намерен осуществить сей грандиозный план?
Чернышев ждал этого вопроса, и у него готов был ответ:
– Произвести одновременный поход против всех горских народов, завладеть всеми важнейшими пунктами и, таким образом лишив горцев средств к пропитанию, заставить покориться. При таком повсеместном натиске Шамиль вынужден будет оставаться дома для собственной своей защиты, а потому окружить и разбить его не составит труда.
– Но хватит ли у нас средств? – вопрошал император.
– Смею полагать, ваше величество, что умиротворение Кавказа оправдает любые расходы, – заверил Чернышев.
– К тому же опыт показывает, что успех можно ожидать не от раздробленного действия малыми частями, передвигаемыми по первым слухам, часто преувеличенным, о сборищах горцев, но от совокупного действия значительной массы войск, по изготовлению всех нужных средств. В военном деле можно иногда допустить временные неудобства и даже некоторую потерю, чтобы тем сильнее и вернее поразить неприятеля в свое время.
Николай задумался. Он знал, что какие бы деньги ни отпустила казна, положительный результат операции не мог быть предопределен. Тем более что половину непременно разворуют. Он был на Кавказе и видел, как там делаются дела. Опасался Николай и того, что непомерные расходы могут подорвать успешность его финансовых начинаний. Но затягивание войны пугало его еще больше.
– Полагаю, вы знаете, что делаете, – заключил император, в упор посмотрев на Чернышева.
– А за средствами дело не станет.
После аудиенции удовлетворенный Чернышев поспешил к себе в министерство. В тот же день были составлены отношения военного министра генерала от кавалерии Чернышева командиру Отдельного Кавказского корпуса генерал-лейтенанту Головину и командующему войсками Кавказской линии и в Черномории генерал-лейтенанту Граббе. В них сообщалось, что план действий на Кавказе в 1839 году удостоился высочайшего утверждения государя императора.
Не желая без особой надобности подогревать соперничество в начальствующих на Кавказе лицах, Чернышев передал высочайшее благоволение на исполнение плана через Головина. Однако командира Отдельного Кавказского корпуса такой оборот дела не обрадовал. Формальности были соблюдены, но козырные
В посланной отдельно записке Чернышев извещал Граббе, что письмо генерала было выслушано его величеством с особенным удовольствием и что государь император изволит ожидать дальнейших успехов под его благоразумным предводительством.
Глава 44
Ставрополь утопал в весенней слякоти. Солнце уже пригревало, и на деревьях начали распускаться почки. По улицам ездили казаки, обдавая грязью редких прохожих и распугивая гусей, которые важно разгуливали со своими выводками.
Губернский город все еще являл собой захолустье, хотя кругом стучали топоры и возводились новые здания. Пока же единственным украшением города была небольшая церковь с хорошими певчими. Но ванн с минеральными водами или грязями, к которым привык Граббе, и даже приличной бани в городе не было.
Будни командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории понемногу вошли в размеренный ритм. В штабе дел было немного, больше – пустых хлопот и незначительной переписки. Суетились только дежурные офицеры, интенданты, вагенмейстеры и прочие штабные чины, да и то больше для виду. На самом же деле все замерло в ожидании большой военной кампании.
Зато в доме у Граббе было шумно. Дети росли, и проказы их порой выводили генерала из себя. К тому же вокруг носилась дворня, а возвращенный на службу старый денщик Иван изводил генерала своими заботами.
Семейство Граббе жило в казенном доме, где до них помещался покойный генерал Вельяминов. По вечерам, уложив детей, Граббе с супругой садились пить чай. В эти спокойные вечера они подолгу разговаривали, будто восполняя долгие месяцы разлуки. В последние дни Граббе все больше говорил о своем великолепном плане, утверждения которого ждал со дня на день.
– И чего Шамиль бунтует? – удивлялась Екатерина Евстафьевна.
– Смирился бы с неизбежностью да вкушал себе от императорских щедрот.
– Глядишь, и генералом бы сделали, – соглашался Граббе.
– Да разве можно абрека – генералом? – возражала Екатерина Евстафьевна.
– У нас все можно, Катенька, – уверял Граббе.
– Я вот к государственным преступникам причислен был, и то в генералы вышел.
– То – ты, Павел Христофорович, из благородного семейства и орденов вон сколько заслужил, – не соглашалась Екатерина Евстафьевна.
– А Шамиль-то – кто?
– Простой горец.
– Из черни, выходит? И чтобы из грязи – в князи?
– Князей-то он разогнал, – сообщил Граббе.
– А те дворяне, что убежать не успели, у Шамиля теперь наравне с простыми людьми.
– Да как же это можно? – всплеснула руками Екатерина Евстафьевна.
– А очень просто, – пожал плечами Граббе.
– Сами себе хлеб добывают. А Шамилю титулы не надобны, ему свободу подавай!
– Так он вроде революционера? – испугалась Екатерина Евстафьевна.