Ахульго
Шрифт:
Рабы Аллаха, люди Аллаха! Помогите нам ради Бога, Помогите себе ради Бога, Обнажите меч, народы, Поспешите на помощь, братья! Попрощайтесь с детьми и женами, Попрощайтесь со сном и покоем! Мы зовем вас именем Бога! Ради нашей свободной отчизны!
«Слышим, слышим! – отзывались со всех сторон горцы.
– Не для того мы переломили ханскую плеть, чтобы лежать под царским сапогом!».
Множество аулов обезлюдело. Люди уходили, разрушая за собой дороги и мосты. Когда царские войска, брошенные на отражение неприятеля, добирались до места, то зачастую находили лишь пустые дома, если не
Тем временем Ташав укреплялся в лесах Чечни, Ага-бек готовил новое восстание в верховьях Самура, а Ахбердилав разрушал дороги и мосты и готовил к сражениям аулы, стоявшие на выгодных позициях между Внезапной и Ахульго.
Шамиль был готов к войне, но желал мира. Он послал Граббе несколько писем, призывая его вспомнить о мирном договоре. Но письма эти остались без ответа. Тогда Шамиль направил к Граббе посредника – Джамала Чиркеевского в надежде предотвратить напрасное кровопролитие и начать новые переговоры. Но, то ли переводчик генерала Биякай, недруг Джамала, плохо знал свое дело, то ли Граббе отказывался понимать, когда Джамал говорил простые слова о мире по-русски, результат был тот же.
Граббе требовал от Шамиля невозможного. «Явиться с повинной», «сложить оружие» и прочие унизительные пункты больше походили на ультиматум, чем на условия мирного договора.
Шамиль не оставлял попыток уладить дело миром. Но все было тщетно. Граббе явился воевать и жаждал громких побед, а мирные переговоры он считал уделом слабых неудачников, вроде Фезе.
Убедившись, что битва неизбежна, Шамиль отправил Сурхая с двумя сотнями мюридов на помощь Ташаву, который к тому времени успел построить укрепление в урочище Ахмет-тала на реке Аксай, откуда делал вылазки на Сунженскую линию и нападал на обозы, двигавшиеся во Внезапную.
Глава 47
Один за другими из Темир-Хан-Шуры уходили батальоны Апшеронского полка. Следом потянулась артиллерия. По нескольку пар лошадей и быков тащили по раскисшим от весеннего тепла дорогам тяжелые орудия и зарядные ящики с ядрами и гранатами.
Офицеры были в приподнятом настроении, предвкушая горячие дела, в которых надеялись отличиться. Солдаты пели песни и веселились, как будто шли на ярмарку, а не на войну.
Лиза металась по Шуре, уговаривала знакомых офицеров взять ее с собой, рыдала в штабе, что хочет увидеть своего мужа, пока его не убили, но ее никто не слушал. Только солдаты отпускали в адрес несчастной женщины двусмысленные шутки, приглашая отправиться с ними в роли походной полковой дамы.
У Лизы не было ни сил, ни желания отвечать на нахальные предложения. Она была в отчаянии. Ей казалось, что Шура вот-вот опустеет и она останется здесь одна, всеми забытая и никому не нужная. Чтобы не отчаяться вовсе, она заходила к знакомым дамам. Они тоже были печальны, но могли утешаться хотя бы своими детьми. Но о детях никто не говорил, никто не говорил о любви, о счастье. Дамы были заняты всевозможными
Скоро Лиза перестала навещать и офицерских жен. Она вдруг заметила, что семейные дамы стали ее опасаться. Слишком сильно было неутоленное чувство, слишком явна была зависть, с которой Лиза смотрела на их деток. И женщины боялись, что она может сглазить их деток.
Усталая и грустная, Лиза возвращалась в дом маркитанта Аванеса, который был ее последней надеждой.
Но Аванесу было теперь не до нее. Протежируемый командиром Апшеронского полка Поповым, он проворачивал одну выгодную сделку за другой. Аванес уже сбыл все залежалые товары, продал залежавшуюся говядину и порченую солонину, отсыревшие спички и подгнившую махорку. Сверх того, Аванес добился разрешения отпускать офицерам по специальным казначейским книжечкам товаров не на десять рублей в месяц, как обычно, а вдвое больше. Это было большой удачей. Аванес знал, что поиздержавшиеся офицеры предпочтут получить у Аванеса десять рублей наличными, на игру в карты и кутежи, а взамен впишут в книжечку, что товаров получено сполна. Знало это и начальство, но закрывало глаза за процент от сделки.
День и ночь к дому Аванеса подъезжали торговцы и посредники. Когда отсутствовал хозяин, делами занималась его жена Каринэ.
– Аванес, салам алейкум! – кричал торговец со своей арбы.
– Мыло привез!
– Здравствуй, Ахмед, – откликалась маркитантка.
– Вези в лавку!
– Свечи куда? – спрашивал казак со своей кибитки.
– Во двор грузи! – отвечала Каринэ.
– Только мало что-то.
– Куда же больше-то? – удивлялся казак.
– Всегда столько брали.
– Поход долгий будет! – объясняла маркитантка.
– Тут на убитых не хватит, не то чтобы в палатках светить. Привези еще, Петя!
– Привезу! – обещал казак.
– Быстро надо! Опоздаешь – не возьмем.
– Шампанское – первый сорт! – сообщал следующий.
– Сами делаем!
– Давай, – отвечала Каринэ.
– А ром?
– Будет!
– Больше вези! В походе ром ведрами употребляют!
Следом подъезжали другие:
– Кишмиш берешь?
– Принимай сало!
– Такой табак, что и господа не откажутся!
– Нитки-иголки!
– Конфеты для господ офицеров!
– Кремни бери!
– Колбасу привез!
– Рахатлукум свежий! Из Турции! И халва есть!
– Дай попробую.
Маркитантка с видом дегустатора попробовала сладости, сбила цену, а потом велела отвезти товар в лавку.
Большинство отдавало товары в долг, давно зная Аванеса. Остальным маркитантка сообщала:
– Поздно приехал. Кончились деньги. Потом приходи, когда Аванес из похода вернется.
Торговцы хотели бы ответить: «А если не вернется, что с тебя, глупой бабы, взять?». Но Аванес был столь известным маркитантом, что опасения увидеть его убитым шальной пулей в походе отступали перед опасениями потерять богатого заказчика.
Наконец, Лизе удалось изловить Аванеса, явившегося за полночь и в сильном подпитии после заключения очередной сделки.
– Когда едем? – решительно спросила его Лиза.
– Куда? – не понимал Аванес, утопая в купленном по случаю большом кресле.