Ахульго
Шрифт:
– Мы еще над картой потрудимся, – пообещал Милютин и добавил: – А к горам я приглядывался. Получается, если их разровнять, Дагестан в размерах едва ли не утроится.
– А может, и того больше выйдет, – согласился Траскин.
– Экспедиция – не арифметика, это дело серьезное, – гневно обернулся к Траскину Граббе.
– И вы, господин полковник,
– Совершенно справедливо, – кивал растерянный Траскин.
– А если мы вместо того, чтобы нежданным натиском опрокинуть противника, будем к нему дороги мостить, то до следующей зимы не управимся.
– Разбегутся эти смутьяны, как только мы явимся во всей силе, – пообещал Траскин.
– А не будет дорог – сами же и сделают, лишь бы их пощадили.
– Или вот Аргвани, – обернулся Граббе к Милютину.
– Вы говорите, сильный аул. А насколько сильный? Насколько большой? Деревянный или каменный? И сколько прикажете наставить на него пушек, если не покорится?
– Чем больше, тем лучше, – посоветовал Траскин.
Милютин с Васильчиковым переглянулись, сдерживая улыбки и согласно полагая, что если бы самого Траскина было поменьше, то хуже бы от этого не стало.
– Это, милостивый государь, я и сам знаю, – ответил полковнику Граббе.
– Однако пушки через горы тащить придется! А сколько подвод понадобится? Сколько лошадей? А заряды? А прислуга? Я уже не говорю про дороги.
– Дороги удобные, – уверял Милютин.
– Лазутчик сообщил, что за этим дело не станет. Вот только снег сойдет.
– Дороги тоже бывают разные, – продолжал Граббе.
– Прямых-то нет, они здесь по горам вьются. А если вытянуть их в линию?
– Немалые концы получатся, – призадумался Траскин.
– Сдается мне, что, кроме снега, ваш лазутчик мало что и увидел, – морщился Граббе.
– Это у нас язык до Киева доведет, а горцы не очень-то и разговорчивы.
– Смею доложить, ваше превосходительство, что лазутчик успел увидеть главное, – сказал Милютин.
– Что жес? – с сомнением спросил Граббе.
– Какие общества сами выгнали мюридов и будут нам рады, а из каких Шамиль еще черпает силы.
– Этих придавить, – вставил Траскин.
– Тогда и Шамилю конец!
– Благодарю за совет, – ответил Граббе.
– Только я это давно уже предполагал, потому и послал туда лазутчиков.
– Затем сложил на груди руки и объявил: – С дорогами или без оных, но никто меня не остановит!
– Если понадобится, ваше превосходительство, горы сроем! – пообещал Траскин.
– За дело, господа!
Штаб ожил, как медведь после зимней спячки. Все вокруг пришло в движенье, заскрипели перья, засуетились адъютанты, забегали вестовые и ординарцы. Во все концы полетели конные нарочные из казаков и милиционеров с экстренными «летучками», как называли пакеты с сургучными печатями, к которым прилеплялись гусиные перья с пухом, напоминавшие крылья.
Приказы и распоряжения, которые безостановочно сыпались из штаба, обязывали командиров
Граббе не забывал уведомить, что государь император соизволил отдать в его распоряжение все военные средства не только Кавказской линии, но и Северного Дагестана, который был временно подчинен Граббе во всем, что касалось военных действий. Войсками в Северном Дагестане командовал генерал-майор Пантелеев, который теперь тоже сделался подчиненным Граббе.
Тем временем Траскин приводил в надлежащий боевой вид провиантское комиссионерство, снабжавшее войска продовольственными и другими припасами, медицинских чиновников, от которых зависело устройство госпитальной части, и Георгиевский арсенал, поставлявший вооружение. Сверх того, он утвердил список подрядчиков и откупщиков, доставлявших войскам прочие необходимые товары.
Головин чувствовал себя обойденным и пытался сохранить хотя бы видимость верховенства на Кавказе. На требования Граббе прислать с юга несколько дополнительных батальонов он отвечал отказом, полагая, что это повредит общему балансу сил. Но Граббе требовал не только войска. Ему нужно было все, чем располагал Головин, и даже сверх того.
«Средства, которые вы изволите запрашивать, – писал Головин, – не только выходят из пределов умеренности, но и превышают всякую меру основательности в соображениях».
В ответ Граббе слал язвительные письма, давая понять, что Головин не вполне осознает реальное положение дел и идет наперекор воле императора:
«Представляя все сие на благорассмотрение Вашего превосходительства, честь имею присовокупить, что относительно военных действий со стороны Линии я остаюсь при том мнении, которое я имел счастье изложить в докладной записке, поданной государю императору и одобренной Его императорским величеством. Главным условием успеха экспедиции считаю я доверие главного начальства к начальнику отряда, коему вверено исполнение предназначенных целей, а потому, если Вы не одобрите вполне всех моих мыслей и не разрешите мне действовать сообразно с обстоятельствами, то я имею честь покорнейше просить почтить меня подробным и положительным предписанием, которое могло бы служить мне полным руководством для будущих действий, возлагая на меня ответственность только за точное и усердное исполнение предписания».
В другом рапорте Граббе добавлял:
«…Изменение же моих распоряжений при столь кратковременном сроке, кроме значительных издержек для казны, может иметь следствием то, что должно будет отложить начало военных действий за незаготовлением к назначенному времени всех потребных запасов».
Пораженный столь откровенной наглостью своего хоть и формально, но все же подчиненного, Головин счел за лучшее «умыть руки». Он скрепя сердце предоставил Граббе все нужные ему военные средства Кавказского Корпуса и разрешил действовать по его собственному усмотрению.