Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
– Ну?
– Ну, если вкратце, то Посейдон теперь зол на Ареса. Эномай-то его сын. А Эниалий не смог не подколоть дядюшку: завел еще разговор о том, что в море на колесницах не очень-то разъездишься, вот навыки и теряются. Посейдон от злости наполовину протрезвел и стал искать, как насолить Эниалию…
– Ну, и что?
– И ухватился за первый попавшийся случай. Арес сейчас выступает против Диониса. Помнишь, я говорил тебе, что Вакх рвется на Олимп? Ох, как рвется. Главное –
Небось, боялся, что после этого тирс исчезнет. Или еще что-нибудь.
Интересно, а предложение насчет меня прозвучало? Судя по косой усмешке Гермеса – прозвучало, правда, не из уст Диониса.
– Ну, и что?
– А то, что до этого у Диониса не было серьезной поддержки. А тут вдруг Посейдон назло Аресу заявляет: а давайте дадим мальчику трон! Никто особенно и не удивился: Посейдон в последние дни дружен с вином и его хозяином… Ну, а за Посейдоном потянулся Аполлон, за Аполлоном – его сестрица, Гефест тоже поддержал братика… и такое началось! Чуть до мордобоя не дошло, то есть, кое-кто так уже собирался…
Странно, что не собрались.
– И что?
– В общем, назревала грандиозная драчка… но потом нашелся выход.
– Тринадцатый трон?
Гермес вскинул круглые глаза – враз косить перестал.
– Н-нет, Владыка, тронов осталось двенадцать. Просто…
И торопливо отлетел назад, взглянув на мое лицо.
Имя мелькнуло у него в глазах – или все-таки внутри меня?
Просто…
* * *
Наверное, им и впрямь это показалось простым и естественным: дочь Крона против сына Зевса от смертной, огонь очага против вина, почему это просто?!
– Радуйся, Мрачный Брат, – тихо сказала она.
Я не надел шлема. Я никогда еще так не спешил на Олимп: мало того что явился без колесницы, так сам не понял, какими путями прошел, если миновал даже Ор и врата, очутившись сразу в коридорах.
В наполненных буйным весельем коридорах, где царил густой запах перебродившего винограда, звук тимпанов и хмельной смех.
Где праздновали пришествие на Олимп Диониса.
Где радовались – и потому ее слова звучали насмешкой надо мной.
– Радуйся…
Я не отвечал – потому что радоваться не собирался.
Стоял посреди одной из ее комнат – плохо памятной мне с Титаномахии, припоминалось только, что там, где она обитала, обязательно лежало какое-нибудь рукоделье, или засушенные травы, обязательно из каждой стены шло мягкое, уютное тепло…
А эта комната была – один гигантский очаг, сложенный из обожженных камней, не украшенный ни
Грудой лежали ароматные дрова.
Она стояла возле незажженного очага и куталась в тяжелый коричневый гиматий, по подолу расшитый золотыми языками пламени.
– Все попрощались уже. Вот и ты, – и с улыбкой потянулась, чтобы обнять.
Гестия, я не видел тебя вечность.
Сестра, нет, сестренка – единственная, кого я могу так назвать – лучше бы я тебя не видел вообще.
Она осталась все такой же неправдоподобно хрупкой, и улыбка у нее была прежняя – девичья, и лицо не постарело, но из глаз смотрела вековая печаль и старушечья мудрость. Отдаленно вспомнилось обратное: морщинистое лицо и молодые, бездонные глаза… когда это было? С кем?
Глазами она разговаривать не разучилась.
«Попрощались?» – спросил я.
«Попрощались, – улыбнулись глаза. – Я покидаю Олимп».
«Из-за этого… Диониса?»
«Малютка-Вакх? Он смешной и настойчивый»
«Ты отдала ему свое место».
Мне нужно было швырнуть этого мальчишку в пасть Тартара.
– Что ты, Аид, это не из-за него. Просто это я, – улыбка медленно, по искре теряет былую веселость. – Просто я не могу так.
Ладошка скользнула по лицу, укололась о жесткую бороду, погладила по скуле – словно вспоминая привычные черты.
«Прости меня, брат».
«За что?»
«Я поздно поняла. После победы. Все хотела навестить тебя, ободрить, помочь…а потом вдруг струсила. Подумала: зачем я ему там, вдруг одному ему легче. Легче… держать».
Улыбка была виноватой и жалкой, такой как у нее – никогда.
– Ты догадалась, – вслух сказал я. Впрочем, она всегда умела читать взгляды, могла прочесть мой – перед тем, как я взял жребий…
«Я догадалась и ничем тебе не помогла».
«Этот жребий не делится на двоих. Вообще не делится».
Она убрала руку – на щеке остался след от тепла ее ладошки.
– Я опоздала, – обрисовали едва заметно губы – и я вдруг увидел нас со стороны. Худенькая девушка со старческими глазами снизу вверх смотрит на мрачного Владыку, на которого раз поглядишь – и умрешь от ужаса (бывали случаи). Только у худенькой девушки в глазах ужаса нет.
Там слезы. И шепот:
– Прости меня, брат, я опоздала. Я смотрела, как вы становитесь Владыками, и радовалась этому. Я недоумевала, когда вы начали меняться – и ничего не сделала. И сегодня я уступила свое место, потому что уже не смогу ничего сделать. Мы все выбрали неправильные смыслы…
«О чем ты?»
– О нас всех – Дюжине… об остальных, сопричастных Дюжине… Тогда была война… и смысл был для всех единственный – закончить ее, победить… Потом все закончилось. И мы попытались сами стать смыслом. Для себя и для других – для смертных. Брат, ведь никто не может быть всего лишь смыслом для самого себя! Только вода… горы… камни… только… мертвое…