Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
– Зачем они сделали это, Аид?
– Близится последняя битва. А боль часто рождает страх.
– Часто, Мрачный Брат, – потрескавшиеся губы тронула усмешка. – Только не такая боль. Эта боль убила страх. Он умер сегодня, и над местом его погребения растут алые плоды.
Она шагнула – и растворилась среди корявых стволов.
К дочери отправилась, не иначе.
Я, явившийся в эту долину смерти раньше всех, помедлил еще немного. Осматривал пространство, от края до края заполоненное странными деревьями.
– Что ты думаешь об этом, маленький Кронид? – спросила из-за плеч Судьба, которую я должен был проклинать.
– Что если бы бой был сегодня – мы могли бы проиграть.
Завтра, послезавтра, в любой другой день будущего – мы можем уничтожить этот мир. Проиграть не можем.
На Олимпе правило глухое ожидание. Посейдон, выдохшийся и с изрядно потрепанной бородой, топил себя в вине и нектаре, чередуя то и это. Рыдала Афродита на плече у помятого Ареса, а Гефест сопел в сторонке и делал вид, что ослеп. Тихо плакала Гестия, притулившись к суровой Афине. Афина тоже выглядела встрепанной: удерживать дядю от безумств оказалось непросто.
Все как один – в главном зале, где безмятежно блестят золотые, искусно кованные троны.
Все как один – в страшном ожидании вестника.
Да не Гермеса или Ириды – вон они, одна всхлипывает в хитон второго. Ждали вестника куда более мрачного. Судью. Посланца судьбы.
Меня.
Потому что кроме меня нет безумцев, которые бы сунулись к младшему в эту минуту.
Потому что они сейчас подбирают слова – и не могут их найти, слов нет, даже у Афины, которую давно называют мудрой.
– Где он?
Указали на дверь взглядами.
Площадка над пропастью – где ему еще быть. Ему бы еще бурю, чтобы встретить сейчас лицом.
– Брат, – окликнули меня, когда я направился туда.
От Геры я такого обращения тоже не слышал. Впрочем, и она почти неузнаваема сегодня – со следами слез на лице, с горечью в поджатых губах. Сестра стояла, протягивая руку в мольбе, и остальные застыли позади нее, держась поближе друг к другу и забыв распри…
Словно все вдруг вспомнили, что они – Семья.
– Я отговаривала его, брат… все это время.
Она что же, возомнила себя причиной колебаний Зевса?
– Правильно делала, – буркнул я, отворачиваясь.
Может быть, Гера хотела сказать еще какую-нибудь глупость – кроме «брат» или «я его отговаривала».
Например, что это ее вина и что она готова ее искупить. Вот прямо сейчас.
Но я на сегодня был сыт по горло глупостями. Например этой: «Пусть бы дали нам жить».
Толкнул дверь, выходя на площадку, под немигающий взгляд Гелиосовой колесницы, нависшей над головой.
Зевс стоял у самого края – расслабленный, опустивший плечи. Словно собрался отдохнуть,
Следы его алели на плитах из белого халцедона – нам всем пришлось сегодня ходить по крови…
Молчал. Не оборачивался.
И неверное слово могло обратить штиль – в шторм.
Но у меня были верные слова.
– Ты решился, – сказал я, останавливаясь за его спиной.
Он обернулся, чтобы кивнуть – и снова выглядел юношей, каким когда-то впервые выступил против отца.
– Скажи, старший… – сегодня все обращаются ко мне не как обычно, – если бы это выпало тебе – ты колебался бы?
Не колебался бы. Отверг бы решение как невозможное – даже после сегодняшней долины, Зевс. Ты забываешь, что я был там, когда выпускал Циклопов. Ты забываешь, что я успел прикоснуться к мощи, которую ты хочешь освободить.
– Возьми, – сказал я, протягивая свой шлем.
Пальцы, уже загрубевшие от молний, задумчиво погладили искусную резьбу. На лице у брата играла странная полуулыбка – предвкушение того, что все закончится, так или иначе.
Устал он все же от этой войны.
– Мне провести тебя?
– Найду дорогу. Пора перестать воевать как мальчики, старший… пора воевать как боги. А в легендах, которые уже начинают слагать о нас внизу, – говорят, что нам не нужны проводники.
– После освобождения Циклопов он поставил там стражу.
– Это ничего, – расплескалось солнце в волосах улыбающегося мальчишки. Только глаза не мальчишеские – полные скрытого величия. Такому – и правда ничего.
Но я все же попробовал еще раз.
– Помнишь Кампе?
У Зевса удивительная память. Это Посейдон, припоминая противников, будет размахивать руками и выкрикивать: «Ну, хмырина такая… во, здоровая! Еще головы две! Ну, там еще вместо хвоста змеюка, огнем дышит! Я еще за хвост его тягал!» Зевс помнит всех. Поименно. Никто никогда не спрашивал, откуда он вообще их знает.
А эта полузмея в столетие затяжных боев произвела немало опустошений в наших войсках. Как-то против нее вышла Стикс – порождение ужаса – и потерпела поражение, и Аполлону пришлось долго залечивать рваные раны на теле титаниды…
– Она стражник?
Я сделал утвердительный жест. А он фыркнул и покачал головой, удивляясь, как отцу могло прийти в голову воздвигнуть такую ничтожную преграду.
Не знаю, считал ли Крон ее ничтожной. Может, просто ему неведомо это ощущение – что самое ужасное уже позади и что бы ни случилось, с кем бы ни довелось сражаться – это мелочи.
А может, он сам не верил, что ты решишься.
– Сейчас? – спросил я. – Спустишься туда – и подаришь им свободу?
–Я прибегну к этому только в самом конце, – тихо отозвался он. – Как к крайнему средству. Хочешь – поклянусь?